Я признаюсь во всём
Шрифт:
У меня так болело сердце, что мне казалось, я умираю. Я решил дышать реже.
— И? — спросил я.
— И через двадцать минут приехала полиция. Они подумали, что моя бабушка действительно умирает.
— Хм, — сказал я и перестал дышать.
— Хотя она уже десять лет как умерла.
— Мне жаль, — вежливо сказал я.
— Спасибо, — ответила она. — Тогда встретимся завтра утром в восемь у остановки трамвая, да?
— Какого трамвая?
— Линия сорок шесть, — сказала она. — Перед «Беларией». Вы найдете?
— Конечно.
Я
Она была уже там и кивнула мне. День был прекрасный, небо безоблачное и голубое. Светило солнце, но дул сильный восточный ветер. На Вильме был коричневый костюм. В этот раз она оставила платок дома. Но сумка была с ней, и была туго набита. Там лежали бутерброды, как она мне объяснила в трамвае, который вез нас через западный пригород к венскому лесу.
— Бутерброды с чем?
— С салями, сыром и колбасой. Вы какие любите?
— С салями, — наугад сказал я.
— Ой! — она прикусила губу.
— Что случилось?
— Ничего.
— Ну скажите, Вильма!
— Я тоже люблю с салями, — удрученно сказала она.
— Я пошутил, — быстро сказал я. — Я терпеть не могу салями.
— Это неправда!
— Нет, правда!
— Нет, вы говорите это только затем, чтобы я могла съесть бутерброд с салями!
— Вильма, за кого вы меня принимаете?
— За лгуна.
— Я клянусь.
— Этого мало! Пусть вы через год умрете, если солгали!
Это было легко.
— Хорошо, — сказал я. Она была удовлетворена.
— За это вы получите паприку, — сказала она. — Зеленую паприку, мама дала мне три. Вы любите паприку?
— Я люблю паприку.
— Еще есть томаты, — гордо сказала она. Похоже, она взяла с собой целый овощной магазин. Она всегда так делала, как она мне позже объяснила. Когда она идет в лес учить роли, мать пакует ей бутерброды.
— Так много денег расходуется, если по пути что-то покупаешь поесть.
— Но зато надо меньше нести, — сказал я, взглянув на тяжелую сумку.
— Мы будем меняться, — ответила она. Я согласился.
За конечной остановкой трамвая начиналась Вилленштрассе, которая вела прямо в лес. Здесь ветер был намного сильнее. Он пел в листве деревьев на аллее, кружил пыль и листья на дорожках. Волосы Вильмы летали вокруг ее головы. Небо сияло. Мне стало очень тепло от ходьбы, и я снял пальто. Пахло осенью. В саду двое мужчин разожгли костер, они жгли старые щепки и жухлую листву. Дым костра долетел до нас.
Вильма втянула ноздрями воздух.
— Хорошо пахнет, да? — спросил я.
— Да. Вам тоже нравится?
— Очень. И запах костра, в котором печется картофель.
— И запах смолы, когда ремонтируют улицу!
— Смолы тоже, — сказал я. Это была абсолютная любовь. Мы понимали друг друга во всем.
Почти
— Минутку, — сказала Вильма. Она побежала к киоску и вернулась обратно с газетой. — Мне надо посмотреть, есть ли там мое имя, — объяснила она и начала листать страницы.
— Где «там»?
Пока она быстро листала газету, я узнал, что там есть ежедневная рубрика, где критикуются радиопередачи. В четверг Вильма играла в одном радиоспектакле.
— Вот! Посмотрите! — вскрикнула она.
Я посмотрел. В конце абзаца, совсем внизу, было написано: «В маленькой роли выступила Вильма Паризини». И все. Но она сияла так, как будто ей только что вручили приз за лучшую роль.
— Ха! — сказала она. — В этот раз они не смогли меня обойти! Медленно, но продвигаюсь! — Она еще раз перечитала строчку, затем спрятала газету в переполненную сумку. — Даже если это медленно продвигается, — сказала она, — Сикора, конечно, была опять великолепна! Мастерство — при всей воде, которую она льет! — Сикора была коллегой, о которой критик радиорубрики упомянул более подробно и привел пару чествующих эпитетов. — Вы не поверите, но я точно знаю, что она сама пишет себе письма!
— Что она делает?
— После каждой передачи, в которой она участвует, студия получает несколько восторженных писем от слушателей. «Эви Сикора была опять чудесна!» «Почему эту талантливую актрису не приглашают чаще участвовать в спектаклях?» «Мы ждем следующей передачи с Эви Сикора!» — Вильма возмущенно шмыгнула носом. — Вы можете себе такое представить?
— Невероятно, — сказал я.
— Но самое смешное, что эти идиоты на радиостанции воспринимают это всерьез! Они во все верят! Они действительно считают, что это глас народа!
— Почему? — сказал я. — Это же явный обман — письма, на которых нет адреса отправителя!
— Но на них есть адрес отправителя! Это же такая низость! Сикора просит всех своих знакомых писать такие письма. И там, конечно, есть настоящие адреса!
Я был под впечатлением.
— Это же самое последнее, что может делать артист, правда? — спросила она.
— Не знаю, — сказал я. — Мне это импонирует. Люди хотят, чтобы их обманывали, они сами напрашиваются на это!
— Вы действительно так считаете?
— Конечно, Вильма. Как только я приду домой, я сяду и напишу письмо о несравненной актрисе Вильме Паризини!
Выражение ее лица сразу изменилось, она просияла.
— Вы действительно хотите это сделать? — закричала она, совершенно забыв, как только что клеймила позором подобный нечестный метод.
— Конечно, еще сегодня!
— Ах, — закричала она, — это было бы великолепно! Сикора лопнет! Знаете, пошлите письмо не руководству радиостанции, а господину Якобовичу!
— Кто это — господин Якобович? — спросил я и почувствовал, как накатила нелогичная и смешная волна ревности.