Я признаюсь во всём

Зиммель Йоханнес Марио

Мы дошли до ее дома. Она остановилась, и я почувствовал, что она замерла. В окнах ее квартиры горел свет.

— Родители, — прошептала она. — Они вернулись раньше.

Сердце у меня сжалось, я смотрел на освещенные прямоугольники трех окон, и все во мне умерло, стало пусто кругом.

— Что нам делать?

— Я не знаю, — прошептала она.

Кровь билась в жилах. Я ощутил ее дыхание совсем близко. Лил дождь, и тьма окутывала нас. Я улыбнулся, снова подумал о комнате в отеле, затем твердо сказал:

— Иди.

— Нет, —

она стояла в моих объятиях.

— Иди, сейчас иди, любимая. У нас еще будет время. Это не должно случиться так. Я могу подождать.

— Я верю тебе, — прошептала она, высвободилась и побежала в дом.

Я смотрел ей вслед. Мои ботинки промокли насквозь, но я был счастлив. И если только был бог, я благодарил его за эту прогулку по Вене пятнадцатого октября около восьми часов, когда гулял с Вильмой под дождем, свободный, переполненный любовью, во власти несбывшейся страсти, которая сама по себе уже была исполнением мечты.

14

— До свидания, до свидания, возвращайся скорее, — пел женский голос в сопровождении саксофона на пустой лестнице. Иоланта слишком громко включила радио. Когда через полчаса я вошел, в квартире все так же раздавались примитивные синкопы. Во всех комнатах горел яркий свет и царил беспорядок.

— Добрый вечер, — сказал я и удивленно огляделся. — Что здесь происходит?

Иоланта подняла голову — она сидела на коленях на полу перед чемоданом — и снова вернулась к своей работе:

— Мы уезжаем.

Я взглянул на стопку белья на кровати, обувь на полу, вешалки, которые были разбросаны по комнате, и вежливо спросил:

— Так внезапно?

— Да. — Иоланта откинула волосы с лица и встала, чтобы взять полупустой стакан. Рядом со стаканом стояла бутылка коньяка, также была наполовину пустая. Иоланта опустошила стакан. Она уже немало выпила, ее глаза были влажными, а движения неуверенными. Когда она брала сигарету, пальцы ее дрожали.

Я дал ей прикурить и сделал радио тише.

— Зачем ты его выключаешь?

— Я не выключаю, только убавляю громкость.

Она странно посмотрела на меня, затем отвернулась, не сказав ни слова, и продолжила паковать вещи.

— Иоланта, — сказал я, — мы не можем уехать.

— Можем.

— Нет, не можем.

— Да? И почему же?

— Потому что Лаутербах арестован.

Это заставило ее прислушаться:

— Ты не получил деньги?

— Нет.

Она помедлила, застыла, разглядывая шелковый чулок, который держала в руке, и вдруг решительно положила его в чемодан:

— Тогда мы поедем без денег.

— Ни в коем случае, — сказал я. — У меня совсем другие планы.

— Мне все равно.

— Иоланта, что с тобой? — спросил я, теперь уже громко.

На улице разыгралась внезапно налетевшая буря. Окна тихонько звенели. Наш дом не был

новым.

Она допила свой коньяк:

— Мне надоела Вена, в этом все дело. Поэтому я уезжаю, и ты поедешь со мной.

— Нет.

— Хорошо, — сказала она. Ее зеленые глаза впервые смотрели на меня холодно и твердо. — Тогда тебе придется кое-что объяснить полиции.

Я вдруг ощутил усталость и скуку. Образ Вильмы мелькнул перед глазами, мне хотелось удержать его, но он уже исчез. Я вздохнул:

— Ты выпила, Иоланта.

— О да.

— Слишком много.

— Не за свой счет, — объяснила она и потянулась к бутылке. — У меня были гости.

— Кто же?

— Господин Феликс.

— Кто это? — Я действительно сначала не мог вспомнить этого имени.

— Ты не помнишь господина Феликса?

— К сожалению, нет.

— Собственно, он приходил, чтобы поговорить с тобой. — Она села на чемодан. Ее ночная рубашка задралась. Она сидела небрежно, поджав ноги по-турецки. Чулки были спущены. Она сделала глоток. Я почувствовал запах коньяка.

— И о чем он хотел со мной поговорить? — Впервые за долгое время я снова почувствовал боль в суставах.

— О Вильме, — ответила Иоланта и выпустила облако дыма. Кучка пепла росла. Теперь я вспомнил, кто был этот господин Феликс. Друг Вильмы. Друг Вильмы, которую я любил. Господин Феликс. Он был здесь.

— Когда он узнал, что тебя нет, он решил поговорить со мной.

— О чем?

— О своих сомнениях.

— Его что-то заботит?

— Да. Вильма.

Пепел упал на ковер, между ног Иоланты. Она опять потянулась за коньяком. Я схватил бутылку и крепко сжал. Иоланта попыталась вырвать ее у меня из рук.

— Ты выпила достаточно.

— Вовсе нет. — Она отобрала у меня бутылку и налила себе полный стакан. Коньяк пролился через край. Поднимая стакан, она пролила еще больше.

— Феликс встревожен тем, что Вильма любит тебя. Он просил совета и помощи. Посоветовать я ему ничего не смогла, но помочь обещала.

Моя головная боль усиливалась.

— Он действительно пришел сюда, чтобы рассказать тебе, что Вильма любит меня?

— Он еще очень молод, Джимми. Ты не можешь винить его за это. Он тоже любит Вильму.

— Так.

— Больше, чем ты.

— Что?

— Я сказала: больше, чем ты.

— Я не люблю Вильму, — громко произнес я. Это причинило мне боль, я не хотел этого говорить. Я почувствовал, что тем самым теряю Вильму.

Зачем я лгал?

— Зачем ты лжешь? — спросила Иоланта.

Помада размазалась на ее губах. Она выглядела старой и развязной, ее кожа блестела.

— Да, — сказал я с неожиданным отвращением. — Зачем, в самом деле? Я поправлюсь: я люблю Вильму.

— Именно, — она закивала головой, мне уже казалось, она никогда не перестанет кивать.