Я признаюсь во всём
Шрифт:
Я не понимал этого, но молча смотрел на нее с растущим удивлением — так, что Иоланта внезапно начала истерично всхлипывать. Я хотел ее успокоить, но мог двигаться, лишь прикладывая неимоверные усилия, а о том, чтобы что-то сказать, не было и речи. Поэтому я только смотрел, как она обливала слезами мою подушку, сжимая и разжимая кулаки. Однако она никогда раньше не плакала, думал я с удивлением и неприязнью. Что с ней произошло? Она совсем потеряла самообладание? Или причиной тому была моя связь с Вильмой? Она лежала и
Вторым впечатлением, которое я в точности запомнил, был тот факт, что на следующее утро, в девять часов, Иоланта — мы оба почти не спали: я был измучен нарушениями зрительных функций и слуха ввиду дефицита каких бы то ни было питательных веществ и быстрого истощения моего организма — опрокинула полный стакан коньяка. Она сделала это тайно и думала, что я не видел ее, так как стояла в другой комнате. Однако я смог различить ее фигуру в уголке разбитого зеркала, который еще торчал в раме. Она облокотилась на окно, посмотрела вниз на улицу и вся скорчилась, когда проглотила такое количество алкоголя. Затем она отправилась в ванную чистить зубы.
В последующие несколько часов она еще дважды ходила в ванную, после того как побывала в соседней комнате и снова приложилась к бутылке. Когда она вернулась ко мне, на ней было синее платье с высоким воротом, и я испугался оттого, что она добела напудрила лицо и так накрасила губы ярко-красной помадой, что рот ее производил впечатление ужасной зияющей раны. Ее глаза запали, веки посинели. Она была похожа на привидение или на клоуна после смерти. Я попытался улыбнуться, но она оставалась серьезной.
«Он точно придет?» — написал я в блокноте.
— Да, — ответила она, не глядя на меня.
Он пришел вовремя, с точностью до минуты. Когда он позвонил, Иоланта поднялась, как механическая кукла.
— Это твоя вина, — возбужденно сказала она. — Все происходит по твоей вине. Я хотела уехать. Теперь уже поздно.
С этими словами она оставила меня одного и вышла в прихожую. Я не понял ее. Я не имел понятия, о чем она говорила, и мне в голову пришла мысль, уже не в первый раз, что она, вероятно, сумасшедшая. Многое в ее поведении говорило об этом.
Иоланта снова вошла в комнату. Мужчина вошел сразу вслед за ней. Он радостно улыбнулся и поднял руку в знак приветствия, когда увидел меня. В правой руке он держал небольшой пакет.
19
Я посмотрел на него.
В моей измученной голове пронеслась тысяча мыслей, но ни одна из них не получила ответа. Я был не в состоянии что-либо понимать. Иоланта же стояла позади Мордштайна. Ее абсолютно белое лицо было каменным. Оно больше ничего не выражало. Мордштайн осторожно присел на край кровати.
— Вы наверняка удивлены увидеть меня здесь, — сказал он.
Я кивнул.
— Вы
Я покачал головой.
— Боль?
Я снова кивнул.
Казалось, он был удовлетворен ответом. Он закинул ногу на ногу и достал портсигар.
— Вам не помешает, если я закурю? — спросил он с улыбкой. Я не двигался и только смотрел на него. Он взял сигарету и сел в пол-оборота.
— Дайте, пожалуйста, прикурить, — попросил он.
Иоланта, как лунатик, взяла зажигалку, которая лежала на столе, и поднесла ему огонь. Ее рука, в которой она держала зажигалку, так сильно дрожала, что ей пришлось взять ее обеими руками.
— Спасибо, сказал Мордштайн и улыбнулся. Она с неприязнью смотрела на него. Он снова повернулся ко мне: — Чтобы ответить на вопрос, который вас так волнует, мистер Чендлер, морфий я принес.
Я глубоко вздохнул.
— Вы рады этому, не так ли?
Я кивнул.
— Видите, он здесь, — любезно продолжал он. Он вскрыл упаковку и достал коробку с ампулами. — Я подумал даже о шприце для инъекций, — сказал он и положил его на мою кровать. — Врач, который продал мне это, объяснил в точности, как сделать укол. Я отличная медсестра, — он от души рассмеялся и проверил шприц на свет.
Что все это значило? Зачем Мордштайн пришел сюда? Кем он был на самом деле? Что знала о нем Иоланта? Откуда он знал Иоланту? Эти вопросы, или, точнее, обрывки этих мыслей, мучили меня. Я со страхом ожидал, что же произойдет дальше.
— Сделать вам инъекцию прямо сейчас? — спросил Мордштайн.
Я кивнул.
— Вы испытываете страшные боли, не правда ли?
Я снова кивнул. Что все это значило? Почему он спрашивал? Он должен был знать об этом.
— И вы понимаете, что только морфий может избавить вас от боли?
Кивок.
— Этот морфий, — произнес он медленно, — мой морфий.
Кивок.
Мне кажется, я понял. Я схватил блокнот и написал: «Конечно, я заплачу».
Он прочитал и снова рассмеялся:
— О да, мистер Чендлер, конечно же заплатите!
Я должен был закрыть глаза. Внезапно я не мог больше видеть шприц и ампулы, боль прокатилась по телу горячей волной. Я заставил себя снова открыть глаза. Он все еще держал шприц перед моим лицом. Должно быть, оно выражало такую звериную жадность и сомнения, что Иоланта не смогла этого вынести.
— Прекрати наконец, — сказала она задыхаясь.
Он медленно повернулся к ней.
— Помолчи, любимая, — попросил он, не повышая голоса. Теперь ее лицо выражало такой страх, какого я никогда еще не видел. Она отошла к окну. Ее спина сотрясалась. Она снова плакала. В этот момент я понял большую часть того, что меня так занимало. Остальное в тот же момент объяснил мне Мордштайн:
— Извините, мистер Чендлер, моя жена иногда бывает истерична.
В комнате наступила мертвая тишина.