Я Распутин. Книга третья
Шрифт:
Вот я и готовился к отъезду, так что поговорили мы с сэром Расселом, которому было всего тридцать шесть лет, то есть почти ровесником моего здешнего тела, буквально “на чемоданах”. Кругом носились горничные и белл-бои, укладывли барахло и вытаскивали багаж вниз, время от времени с последними вопросами прибегали оставшиеся еще в Лондоне члены олимпийской команды — не все смогли досидеть до конца, игры шли ни много ни мало а целых три с половиной месяца! Никаких командировочных не хватит.
Рассел и сам видел всю эту суматоху и потому вскоре откланялся, но уже с ответным приглашением приехать в Россию,
Раздав все указания, я наконец отправился в Россию вместе с олимпийцами. Тоже морем, нечего зазря дразнить немцев с австрийцами. Пароход выбрали шведский, чтобы гарантированно без заходов в германские порты. Да так и дешевле оказалось, прямой пакетбот из Лондона в Петербург стоил раза в два дороже.
Корабль гуднул на прощание и буксиры потащили его из лабиринта лондонских доков, пристаней, эллингов и прочей морской инфраструктуры сердца мира — да, пока оно здесь, еще не случились две мировые войны и никому пока не под силу оспорить положение империи, над которой не заходит солнце. Но звоночек англо-бурской войны уже прозвучал и те, кто поумнее, особенно за океаном, начинают прикидывать, как половчее вышибить стул из-под имперской задницы. А что при этом погибнут миллионы людей — фигня, тут серьезные люди о серьезных деньгах думают.
Вот черт, хотел расслабиться “в морском круизе”, а мысли все равно на мировую войну поворачивают. Надо срочно выбросить все из головы и просто дышать морским воздухом, пока погода позволяет. а то налетит шквал в Северном море и сиди себе в каюте, кутайся в плед. Я поднялся на прогулочную палубу и двинулся от носа к корме, обозревая на прощание Англию. В голосе сложился глупейший стишок:
Слева Эссекс, справа Кент
То империи фрагмент,
Прямо Темза, сзади Лондон —
Вот такой антаблемент.
И как обычно бывает, такая фигня прилепилась надолго. Так я и бурчал его до самого Саутэнда, места олимпийской славы, где пароход покинули лоцман, буксиры и таможенники, далее мы двинулись в морские просторы самостоятельно.
— Сзади Эссекс, сзади Кент…
— Прошу прощения, господин Распутин? — окликнул меня ломающийся юношеский басок.
Я повернулся к человеку, коему был благодарен уже за то, что он сбил меня с этого бреда. Совсем молодой человек, лет девятнадцати-двадцати, впрочем, в это время такой возраст считается взрослым, многие с четырнадцати-пятнадцати работают по взрослой норме, а кто и женится. Несколько вытянутое лицо, чуть пухлые по-детски щеки и слабая растительность над верхней губой.
— Да, это я — кивнул охране, чтобы пропустили
— Вас-то мне и надо! — радостно воскликнул юноша, но смутился и продолжил уже спокойнее. — Извините, я не представился, Сикорский, Игорь Иванович, студент Киевского политехнического института…
Сикорский? Игорь? Киев? Неужто тот самый? Я никогда не видел его портретов, но уж такую фамилию знал. И следующие слова подтвердили мою догадку:
— … состою в
Энтузиаст. Прямо с первых слов, не успев толком представиться, начал вываливать на меня детали своего увлечения. Ну да ладно, я-то знаю, куда этот энтузиазм направить.
— Игорь… Иванович, — взял я застрявшего на середине фразы студента за локоть, — я тут уже несколько часов гуляю, продрог малость. Вы не будете возражать, если мы наш разговор продолжим за ужином? Я попрошу стюарда, чтобы нас посадили вместе.
Сикорский проглотил недовысказанное и с жаром согласился, но в самый последний момент его пробила еще одна мысль и он запнулся.
— Видите ли, Григорий Ефимович, я… я путешествую вместе с отцом…
— И вам неудобно оставить его одного?
Игорь с облегчением кивнул.
— За чем же дело стало? Сядем все вместе, ну и познакомимся заодно.
Штампуют их, что ли? Вся здешняя профессура выглядит как близнецы — костюм, галстук, бородка, очки опционально. Не стал исключением и папа Игоря, Иван Алексеевич. Он тут же насел на меня с вопросами о деятельности колоний, поскольку профессионально интересовался “детьми, трудными в воспитательном отношении”, как он сам выразился. Я, сколько мог, просвещал его, а Сикорский-младший страдал — отец полностью завладел моим вниманием и не давал вставить ни словечка о летательных аппаратах. Целый штатский генерал, то бишь действительный статский советник, оказался весьма увлеченным психиатром, не менее, чем его сын — фанатом авиации. Он выведал у меня все, что я помнил, вытребовал адрес Шацкого, к которому вознамерился съездить и посмотреть “как поставлено дело исправления нравственного недоразвития”и уже совсем было принялся разбирать Небесную Россию как “национально-русский проект”. Похоже, одним ужином мы не отделаемся, подумал я, глядя на заскучавшую молодежь. О, точно!
— Иван Алексеевич, а вот насчет колоний, совсем запамятовал — вот же вам прекрасный источник, Антип Стрельцов.
— Прошу прощения? — уставил браду профессор.
— Воспитанник московской колонии, все середения, так сказать, из первых рук.
Я подмигнул Антипу — выручай, мол, он вздохнул и подсел ближе к Сикорскому-старшему. А за меня принялся Сикорский-младший. Восторги моими перелетами я оборвал и предложил сразу перейти к делу. Что мне нужно от Игоря. я знал, а вот что ему нужно от меня, еще не успел узнать.
Задачка решилась просто — двигатель. Сызранский двигатель, который можно поставить на винтокрыл. Мощности, по прикидкам студента, должно хватить на подъем машины с пилотом. Так, если я правильно помню, первые толковые вертолеты появились только на рубеже Второй мировой войны, плюс-минус. Значит, сейчас это не вполне нужное направление. Ну даже предположим, что Игорь за шесть лет построит стрекоталку и она сможет тащить пилота. А высота, а дальность какая будут? А от истребителей как отбиваться? Сдается мне, что в грядущей войне потенциала у вертолета нет, так, бесполезная игрушка, разве что морская авиаразведка — выискивать вражеские подлодки и прочее. Но самолеты сейчас важнее. Вот и попробуем.