Я Распутин
Шрифт:
В сенях было, натоплено. Я скинул армяк, подскочивший служка протянул домашние тапочки. Пришлось стягивать сапоги. По такой погоде скоро понадобятся валенки.
Меня провели в светлую горницу, где на высоком стуле с фигурной спинкой сидел целый митрополит. Толстый грузный мужчина с хитрыми глазами, окладистой бородой. Опознал его я по особой шапке – митре и панагии на груди. Рядом с ним стоял с папкой документов худощавый священник в черной рясе и острым взглядом. Это явно Феофан.
Я размашисто перекрестился,
– Вот Гришка, жалуются на тебя, – вздохнул архиерей. Кто же это? Я никак не мог сообразить.
– Кому не угодил, ваше преосвященство? – коротко поинтересовался я.
– Моей духовной дочери, Стане, – включился в беседу Феофан.
– Так дура она, – выдал я, всем видом демонстрируя простодушие.
Тут к женщинам, особенно у попов, отношение так себе, должно сыграть. А нет, так укрепим репутацию баламута и скандалиста.
– Не смей так о герцогине говорить! – пристукнул кулаком по подлокотнику митрополит.
– Баба и есть баба, сосуд греховный. Падка на суеверие, через то многое смущение делает.
Архипастырь внимательно посмотрел в мои честные глаза и, видимо, внутренне согласился, но продолжил:
– Почто ты ее озлил недавно на панихиде? Нам во дворце поддержка ой как нужна!
– Я? Озлил? – я развел руками в недоумении. – То был весьма радостный день. Царевич Алексей пошел на поправку, у всех ангелы пели на душе.
Священники переглянулись.
– И как же тебе удалось сие? – поинтересовался митрополит.
– Сказал царю убрать от царевича немецкую отраву. Вот ему и полегчало.
– Вот так приехал в Царское и сказал? – удивился Феофан.
– С Божьей помощью, вестимо.
Все перекрестились, повздыхали.
– Об нашу тему також скоро переговорю с Помазанником. Ныне я у него в доверии.
– Какую нашу тему? – не понял митрополит.
– Как какую, – я посмотрел на архиерея ясным взором, – насчет патриаршества.
Митрополит аж подскочил в кресле, Феофан тоже вздрогнул.
– Владыка Антоний! – священник даже отшагнул прочь. – Не было промеж нас с Григорием таковых разговоров! Богом клянусь, не было!
Понятно. На разговор меня вызвал сам митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Антоний. Значительная фигура в православной церкви.
– Верю, Феофан, верю, – успокаивающе махнул рукой Антоний. – Но мыслит Григорий правильно. Понимает наши чаяния.
Митрополит задумался, Феофан мимикой мне пытался что-то сообщить, но что именно, а я не понимал. Осознав мою тупость, архимандрит склонился к ухо Антония, что-то зашептал. Я навострил уши, но ничего не услышал. А хотелось бы.
– Вот, что Григорий Ефимович – митрополит согласно покивал Феофану – Про твои дела во дворце мы и так знаем. Ты сейчас иди с Богом, мы как обсудим промеж
Ого! Сразу по отчеству начали величать. Хорошая морковка теперь будет висеть перед архиереями. Надо подумать насчет кнута.
Тридцатого октября ударила оттепель. С сосулек начала капать вода, улицы развезло.
Ольга Лохтина тоже развела сырость:
– Уезжаешь, значит? – плакала женщина в платок.
– Не уезжаю – по пятому разу объяснял я – Буду жить недалече, на Обводном. Дом там наш будет, общинный.
– Да что за община-то? Поди плохо у меня тебе было? – Ольга по-бабьи завыла. Будто хоронит.
– Не плохо, и даже хорошо – я вспомнил бурные ночи и даже покраснел. Похоже муж совсем не интересовался женой. А в Лохтиной жил настоящий вулкан страстей.
– Я же не запрещаю приходить, навещать. Общине помощь опять же можешь оказывать. То будущая партия наша. Небесная Россия. А мы – будущие небесники.
С трудом удалось успокоить Лохтину. Пока ее уговаривал сам завелся внутри. И где брать членов нового движения? Всех помощников – капитан, да Дрюня. Нет, работники они оказались, чего греха таить, отличными. Дом и лавку отмыли, подвал подготовили к установке оборудования типографии. Работали день и ночь. Но мне требовался другой масштаб. А для него нужны люди. Где из взять?
Я посмотрел в окно. Там все также толпился народ. Да вот же люди! Под окном стоят, ждут.
Выйдя на крыльцо, я зычно крикнул.
– Кто возжелает жизнь свою прежнюю отринуть, да за мной идти? Почитать меня как отца родного и не перечить ни в чем. Становись вправо.
Толпа заволновалась.
– А чудеса сотворишь?
– Умолкни, Васька, прошлый раз над старцем нимб был!
– Правда ль, что царевича он вылечил?
– Точно ли спасемся через тебя?
Выкрики продолжались, а я молча стоял, оперевшись на посох. Его мне вырезал Дрюня, который оказался очень неплох по дереву. В навершие посоха он соорудил восходящее солнце с лучами, выкрасил в желтый цвет. Солнце в его трактовке означало зарю нового мира. Который я пообещал парню в скором будущем.
Народ начал по одному переходить вправо, мужчины, женщины, была даже семья с детьми. Всего человек сорок. Пожилые, молодые, всякие…
– А теперича уйдите те, кто трезвую жизнь вести не похочет. В нашей общине будет сухой закон.
– Что ни капли в рот? – заволновался мелкий, бородатый мужичок в лаптях.
– Ни капли.
Правых стало сразу на шесть человек меньше. Поколебавшись ушел еще один.
– Пойдите прочь, кто не хочет учиться. Грамоте, счету, да наукам всяким…
Народ переглянулся, строй покинули трое. Осталось тридцать один человек. Двадцать один мужикк, семь женщин, один подросток и двое детей.