Я Распутин
Шрифт:
– Я так думаю, – влез Аронов, – если этот десяток с Матреной куда поглубже запихать, остальные разбегутся. Потому как порядки у них там хуже чем в армии – делай, что набольшие сказали и никакой воли. Слабому человечку самое то, думать не надо, бей поклоны да радуйся.
Даже хуже, чем предполагалось, тоталитарная секта по всем признакам.
– Мы там двоих привезли, Пустошкина Василия и Ксенофонта Виноградова, – продолжил Николай. – Первый из ближников Матрены, я так думаю, с ним дела не будет. А вот второй интересный, говорит хорошо,
– Понял. Ольга! – крикнул я Лохтиной. – У нас портрет отца Иоанна есть?
Через минуту она ответила что только если из «Нивы» вырезать.
– Годится. Вешайте его поближе к красному углу, этих двух ведите сюда, но только после того, как я выйду. Посмотрим, насколько они в своей вере крепки.
А как привели, выдал «Распутин-шоу» – налетел, очками сверкнул, громовым голосом поставил на молитву, а потом каждому в глаза посмотрел. Со значением.
Пустошкин, мелкий мужичок крестьянского вида, впечатлился и в дальнейшем разговоре со мной все время мелко крестился и кланялся. А Ксенофонт точно себе на уме, его я уволок показывать общину. Василий было за нами увязался, но я ему вкатил «епитимью» и оставил молиться на портрет Иоанна. Да, наглость – второе счастье.
Виноградов все осмотрел, а когда мы добрались до зала собраний, хитро так спросил:
– Так чего тебе, Григорий Ефимович, от нас надобно?
– Спасти вас, дураков, хочу.
– От чего же?
– Ведомо мне стало, что синодальные хотят вас расточить, а кто заупрямится – упекут в дальние монастыри, на покаяние.
Вот на секундочку, но мелькнул у него страх в глазах. Быстро соображает, неглуп, да и школу закончил. Пусть церковно-приходскую, но грамотен, импозантен, говорит легко. Ценный кадр.
– Ага, вижу, знаешь ты про это «покаяние», как бы на каторге не легче было.
Так и сошлись, с умным человеком всегда договориться можно. Он, конечно, хитер и себе на уме, но при должном контроле никуда не денется. А порешили мы народ от иоаннитов к нам под крыло переманить, с тем и отправил ходоков обратно. А сам чтобы быстрее дело пошло, поехал я к Феофану. Обещал ведь, что синодальную секту давить будут? Вот и надо это организовать.
В этот раз Феофан на подворье был один и все прошло в совсем деловом ключе. Сначала архимандрит с тяжелым вздохом выложил на стол пачку денег. На паломничество.
– Рад бы поехать – я развел руками – Да царица от себя не отпускает. День и ночь требует в Царское. Ваше Высокопреподобие, поговори с ней, сил уже нет!
– У каждого свой крест – Феофан нахмурился, забарабанил пальцами по столу. Потом быстрым движением убрал купюры в ящик.
Ага, тема сплавить меня подальше окончательно накрылась медным тазом. Дабы Феофан сохранил лицо, я деликатно сменил тему:
– Были у меня гости, иоанниты, – рассказывать архимандриту о том, что я их сам зазывал
– И как?
– Люди там истовые, но с пути сбиты.
– Да там секта зловредная!
– Еще нет, но если оставить на самотек, обязательно будет.
– Да что только с ними не делали – Феофан тяжело вздохнул – Испытание наше в том, что отец Иоанн слишком сильным проповедником был. А всякий сильный проповедник, если не сектант, то несет в себе как в бомбе заряд сектанта. То есть, может в такового превратиться.
– Вот что думаю, отче. Если Матрену да приспешников ее убрать куда подальше, а остальным дать наставника покрепче, то большую часть сих овец спасти можно.
– Уж не себя ли наставником видишь?
– А хоть бы и себя. Я-то вон, весь на ладони, у исповеди и причастия бываю и священство почитаю. Всяко лучше, чем Матрена. А людишки мне пригодятся, и в нашем деле тоже.
С иоананитам все завертелось быстро. Уже не следующий день за мной приехали сани, на козлах сидел трудник с подворья.
Поехали в Ораниенбаум. А там уже были и монахи с Феофаном и полицейские. Матрену – визгливую бабу лет пятидесяти – схватили, кинули в сани будто боярыню Морозову. В соседний экипаж под охраной доставили «старца», да основных помощников. Иоанниты – человек сто с лишним – кричали, суетились, но полицейские их быстро оттеснили прочь.
Я взобрался на крыльцо, зычно крикнул:
– А ну тихо, оглашенные!
Народ примолк.
– Меня знаете?
В толпе закивали. Кто-то крикнул в ответ:
– Григорий Ефимович, родной, останови святотатство!
– И остановлю!
Увидел, как у Феофана округлились глаза.
– Беру вас под свою защиту! Но при двух условиях!
– Каких?
– По-перву, пообещайте ходить к причастию к местному священнику, як было раньше. Никаких самостийных молебен, токмо все в церкви.
– Не по нашему закону сие. Матрена нам говорила… – вперед вылез какой-то мужичок с мукой на лице. Я кивнул полицейским, его тут же схватили, потащили к саням. Толпа заволновалась.
– Нет никаких ваших законов – опять громко крикнул я – Есть одни только обычаи – церковные. От нашей православной матери-церкви.
Скосил глаза, увидел, как довольно улыбается Феофан.
– Второе. Над вами начальными людьми я поставлю Пустошкина Василия и Ксенофонта Виноградова. Они будут передавать вам мою волю.
Полицейские тем временем вынесли из общинного дома большой опечатанный мешок. Я скрипнул зубами – эх, не догадался! Надо было первому наложить лапу на казну иоаннитов, а не речь толкать.
– И что же это за воля? – крикнул кто-то из толпы.
– Будем вместе строить Небесную Россию – туманно ответил я – Трудится, поститься, все по заветам святых отцов.
– А как же быть с нашими пастырями?
– Их судьбу решит церковный суд. На сем все, идите собирайтесь. Пора в храм на службу идти.