Я – Распутин
Шрифт:
«Из Загреба получено сенсационное известие, что партия старочехов внесла вчера в городской совет предложение просить монарха при его посещении Боснии присоединить Боснию и Герцеговину к Кроации и вместе с Далмацией и Сла-вонией восстановить старинное хорватское королевство под скипетром Габсбургов».
«”Союз русского народа” проявляет в настоящее время небывалую по энергии деятельность. Неизвестно откуда появились крупные средства, и союз стал по всей России рассылать огромные тюки черносотенных листков, призывающих к немедленному избиению жидов и крамольников».
«В
Проснувшись на третий день, я наконец встал, пошатнулся, но все-таки подошел к окну. На улице белел снег. Серое питерское небо не позволяло точно определить время дня. Конец октября. «Мой» первый визит в Царское Село уже был. Распутин привез Николаю икону святого Симеона Верхотурского, видел его детей и царицу. Молился о здоровье царевича Алексея. Значит, обратной дороги теперь точно нет. И мне остается только быть Распутиным.
«Покуда я жив, будет жить и династия!» – Я пафосно вытянул дрожащую руку, перекрестил окно. Вышло неплохо. Да, вот так и будем.
Я обошел комнату, прислонился к теплой изразцовой печке. Оглядел весьма аскетичную обстановку – кровать, стул, стол, табурет с тазом. На крючке висели коричневый армяк и картуз, у входа стояли стоптанные сапоги.
Заглянул под кровать, обнаружил тут плетеный короб. Да, пора бы посмотреть, чем богат, а то все газеты да бульончик. Внутри, завернутая в чистую тряпочку, нашлась паспортная книжка. На крестьянина Тобольской губернии Григория Распутина, с перечислением основных примет, годом и местом рождения. Там же, в тряпочке, лежало пятьдесят рублей десятью синими пятерками и перевязанная веревкой пачка писем.
В кожаном кошельке на завязках позвякивала медная мелочь, а также неказистый серебряный перстенек с православным крестом. Я поворошил чистое исподнее, нашел кусок мыла и щетку с коробкой зубного порошка, потертый Молитвослов. Вот и все богатство. Да… негусто.
– Отче, что же вы встали? – дверь открылась, вошла Лохтина. Позади нее толпились какие-то господа в пиджаках. На лицах было написано искреннее любопытство.
– После смерти отлежусь, – буркнул я, опуская взгляд. Ноги босые, но я хотя бы одет. Серые полотняные штаны, холщовая рубашка.
– Пророчество, сейчас будет пророчество, – послышалось возбужденное перешептывание публики.
Кажется, Распутин часто выдавал прорицания после своих приступов. А мне что выдать?
Я взял под руку зардевшуюся Лохтину, потянул ее к печке. Тихо спросил:
– Что, из дворца есть известия?
– Пока нет, ждем курьера. Вы же помните, отче, о своем обещании?
Черт, еще какое-то обещание всплыло! Я поморщился, вздохнул. Повисла пауза.
– Нет, никак нельзя нарушить слово, данное помазаннику Божьему!
Народ опять зашушукался. Я что-то пообещал Николаю за номером два, но что?
– Слово
Лохтина удивленно на меня посмотрела. То ли поразилась голубушке, то ли туману.
– Я пришлю Авдея, он поможет, – она помолчала и так же тихо спросила: – Отче, а были вам какие новые видения?
– Были! – громко ответил я, поворачиваясь к гостям. – Бог ниспослал мне доброе видение. В следующем месяце будет долгожданное облегчение крестьянам. Разрешат выходить из общины, выделят землицу.
Народ пооткрывал рты.
– Об том уже давно разговоры ведутся, – вперед вылез худой мужик в визитке и с котелком в руках. – Какое же это откровение?
– Ты чьих будешь? – рявкнул я, входя в образ.
– Ваш тезка. Григорий Бессмертных. Из газеты «Копейка». Прослышал-с про ваши таланты, вот, явился к Ольге Владимировне, так сказать, лично убедиться…
– Тогда слушай меня, копейка! – я высморкался в штору, вытер об нее руки.
Гости жадно смотрели на это представление, ну прямо как тогда на истфаке, тогда тоже больше ржали над такими фортелями, чем слушали.
– Точно тебе говорю. Крестьянам вскоре разрешат выходить из общины. Указ на сей счет будет. От самого Столыпина.
Журналист вытащил из внутреннего кармана блокнот и карандаш, быстро что-то в него записал.
– Да… об этом вы узнать никак не могли, – покивал головой Бессмертных. – И как крестьянство воспримет сие?
– Общиной – сильна земля русская, – я вздохнул. – Многие дела в селе только миром порешать можно. Трудно будет единоличнику. Да и мироедов опять прибавится.
– Значит, плохо вы, Григорий Ефимович, оцениваете реформу?
– Где уж моим умишком угнаться за министрами, – осклабился я. – Но раз уж выкупные платежи отменили, надо дальше идти, дать землицу-то крестьянину.
Журналист покивал, еще что-то записал. А я вперил свой взгляд в Лохтину. Та задышала, начала терзать кружевной платочек. Надо поднять «градус».
– Бог все видит! – продолжал я, повышая голос. – Воздастся мироедам по грехам ихним! Ждите! Идет, идет конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следует за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными.
Что там дальше было у Иоанна Богослова, я не помнил, поэтому уселся на кровать, мотнул головой:
– Подите все прочь, нет моих сил больше.
Народ, перешептываясь, подался в коридор, Лохтина захлопнула дверь, упала передо мной на колени:
– Отче, как же жить дальше? Научи!
Я бы тоже хотел знать ответ на этот вопрос. Распутин пока не успел нажить серьезных врагов, но совсем скоро против него ополчатся все – православная церковь, двор, чиновники, интеллигенция. Аристократы так вообще составят заговор и решат убить старца. Во главе встанут князь Юсупов и великий князь Дмитрий Павлович, племянник Николая. А еще руку к убийству приложит офицер британской разведки Освальд Рейнер.