Я – Распутин

Вязовский Алексей

– И она убила своего мужа?? – не выдержала Наталья.

– Не сама конечно же, подручные у нее были.

Прошелся еще раз по комнате, встряхнул руками.

– Тяжкий дух, тяжкий… – я покачал головой. – Но святая молитва завсегда помогает. Почистим сейчас ваше обиталище.

Я встал на колени перед кроватью Натальи, начал «Отче наш». Молился громко, медленно.

Столыпина быстро потеряла терпение, вышла из комнаты. А Наташа на последних словах даже присоединилась ко мне, перекрестилась.

– Исповедуешься ли, чадо? – спросил

я.

– Исповедуюсь и причащаюсь, – кивнула дочка Столыпина.

– Тверда ли твоя вера?

– Тверда, отче!

– Тогда и пугаться нечего. Поправишься ты. И ходить будешь. Веришь ли моему слову?

– Верю, Григорий Ефимович!

* * *

Вот в этом вся российская власть. Нужен был – подали к крыльцу ландо, привезли. Нужда отпала? Иди домой пешком.

А мы не гордые… Я вышел из Зимнего, вдохнул морской воздух полной грудью. Рядом Нева несла свои свинцовые воды, дул холодный ветер. Но октябрьское солнышко постепенно нагревало город и уже успело расплавить снег. Дворники сгребали конские яблоки, по брусчатке мимо проехала богатая карета, запряженная четверкой лошадей.

Ко мне подошел усатый городовой с шашкой-селедкой на боку, строго спросил:

– Почто колобродишь у дворца? Кто таков?

– Тобольский крестьянин, Распутин. Вызывали к Столыпину.

– К самому первому министру? – поразился городовой.

– К нему.

– И зачем же ты ему нужон?

– То дело секретное, касаемо его детей.

Городовой снял фуражку, в сомнении почесал затылок.

– Ладно, иди.

И я пошел по Невскому. Он практически не изменился за сто лет – все так же по нему фланировала разодетая публика, сияли начищенные витрины магазинов и рестораций. По проспекту шла самая настоящая конка, и я не удержался – проехал пару остановок. Это было… необычно!

У дома Гейденрейха я вышел, заглянул на почту. Дал две телеграммы в Покровское. В одной коротко сообщал жене, что со мной все в порядке, я молюсь за нее и детей, высылаю переводом денег. Во второй, адресованной шурину Николаю Распопову, спрашивал не хочет ли он, вместе с моим покровским сомолитвенником Ильей Ароновым приехать в столицу. Имена односельчан я узнал из писем – судя по дружескому тону в переписке, это были люди, на которых можно положиться. А мне такие в Питере ой как нужны!

Пятьдесят рублей разделил так. Двадцать послал жене, тридцать Распопову на дорогу. Третьим классом как-нибудь доедут. Обратным адресом указал собственный дом Лохтиных.

Я точно собрался из него съезжать – от увядших прелестей Ольги надо бежать, но куда?

Остро стоял вопрос с деньгами. В кармане звенела мелочь, все свои капиталы я выслал в Покровское. Срочно нужен был источник пополнения финансов. Царь? Деньгами в семье заведовали скупая Алекс и министр царского двора. С этих поди получи хоть что-то.

Можно было бы взять патенты на разные изобретения, которые появятся в будущем. Но когда от них пойдет отдача? А деньги

нужны прямо сейчас.

В мрачном расположении духа я вернулся к дому Лохтиных и обнаружил перед ним толпу народа.

Народ гудел, переругивался. Многие щелкали семечками, сплевывая на мостовую. Я увидел пару журналистов с камерами на треногах.

Была чистая публика – стояла даже чья-то коляска-двуколка. Но в основном клубился простой люд – крестьяне, мастеровые.

Я встал за углом, прислушался. Одна женщина в платке рассказывала соседке:

– …ожег меня своими глазищами, я вся замерла аж… А внутри так тепло стало…

Другой старичок на клюке интересовался:

– Как же старец-то излечивает? Силой молитвы, али какие заклинания знает?

Ему отвечали:

– Да православный он. Заклинания-то читать грех большой!

Ясно. Мне предстоит целое представление.

Быстрым шагом я вышел из-за угла и сразу стал крестить народ:

– Господи помилуй! Поздорову ли, православные?

– Григорий, он!

– Распутин, Распутин!

Толпа подобралась, стала напирать. Ослепляюще щелкнули вспышки магния в фотоаппаратах.

– Почто стоите тут, кого ждете? – я взобрался на крыльцо, скинул армяк на перила. А прохладненько так! Солнышко зашло за тучки – переменчивая питерская погода показала свой обычный норов.

– Благослови нас, отец родной!

– Помоги деньгой!

– Исцели, исцели!

Просьб о лечении было больше всего.

– Не я врачую, лишь Бог. Через молитву святую! Ежели и правда хотите оздоровиться, помните! Исцеления телесного без духовного не бывает! Молитесь, причащайтесь да исповедуйтесь. И не грешите.

– Благослови нас, святой человек!

Толпа еще что-то кричала, но я затянул «Царь Небесный» – третью из тех молитв, которые знал более-менее:

– Царь Небесный, Утешитель, Дух истины, везде сущий и всё наполняющий…

Народ дружно подхватил.

Молились мы в унисон, и на последних словах выглянуло солнце. Луч света появился сначала на крыше дома, спустился на крыльцо и, наконец, попал в толпу. Никаким чудом это, разумеется, не было, но люди решили иначе.

– Свят, свят! – раздались возгласы.

Я перекрестил всех, зашел в дом. Можно сказать, даже сбежал.

Внутри уже ждала бледная Лохтина. Пока меня не был, Ольга переоделась в темное платье, накрылась платком. Женщина схватила мою ладонь, стала целовать.

– Ольга Владимировна! – я попытался отнять руку, но какое там…

– Прости, отче! – шептала она. – Согрешила я утром, не удержалась! Бес в меня вселился. Грех это – святого соблазнять!

– Я не святой! – почти выкрикнул я.

В прихожую заглянул широкоплечий бородатый мужик в хорошем шерстяном костюме. Его глаза навыкате смотрели на нас с испугом.

– Слышу шум, а драки нет, – пробасил гость, потирая рваный шрам на щеке.

– Кто ты? – невежливо ответил я, наконец выдергивая руку у Лохтиной.