Я родилась пятидесятилетней. Книга вторая
Шрифт:
Я задумалась о своей прошлой внезапной симпатии к Эдварду, проведя простую аналогию. О, да… Я опять тянулась к мудрости, забыв, что сколько бы не прожил этот мальчик, он навсегда останется семнадцатилетним взбалмошным подростком, чей жизненный опыт заканчивается на университете. Только моё ближайшее окружение не имело и его, благодаря чему Каллен выгодно выделялся на их фоне.
Глядя на мелькающий пейзаж за окном, мне вдруг показалось, что я еду сейчас не по знакомой дороге в Форкс, а лечу по своеобразной ленте Мёбиуса, способной перемещать
Будем честны, я сильно изменилась за эти несколько лет. От Валентины почти ничего не осталось. Где та спасающаяся работой женщина, которой я стала после смерти мужа? Где мой возраст, больная спина, внучка, которая своим звонким визгом: «Бабушка!» — казалось, перечеркнула мою, возможно, внутреннюю молодость, которую всячески продлевал супруг? Нет ничего… Мне семнадцать, я сижу в машине с подростками, слушаю их весёлый трёп, качаю головой под позитивную песенку, транслируемую радио, вижу, как Ньютон превышает скорость, и не собираюсь парня одергивать.
Стоит мне открыть рот и сказать то, что я реально думаю, и я несколько выбиваюсь из общей массы сверстников, но пройдёт пять-семь лет, и никто не заметит несоответствия содержания и формы. Перед моими глазами возник образ Сары. Подумать только, девушка, которая выглядела лет на двадцать, была серьёзным профессором в колледже. Я представила себя чуть старше в операционной. Отточенные движения, уверенность, голос не дрожит, чёткие команды, безупречная статистика. На своём месте.
А рядом кто?
Увидев кого, в моей голове будет играть музыка Пуччини, как говорилось в одном фильме? Неужели это будет Бо? Я попыталась представить его старше, но моё хваленое воображение буксовало.
Я легко могла представить Майка через пятнадцать лет: доброго соседа, работника семейного магазина походного снаряжения и любителя барбекю, располневшего из-за вечного пива. Весельчака Тайлера, отрастившего усы и редко бывающего в Форксе, оставшегося таким же бабником и немного хулиганом. Эрика, который уедет покорять большой город и станет журналистом, как и мечтал; всё свободное время он будет уделять карьере, где-то умом, а где-то лестью начальству пробивая себе путь в светлое будущее.
Но не Бо. Я не видела его будущего, я не знала, кем он хочет стать, к чему он стремится. Он нравился мне сиюминутным. Простым, теплым мальчиком, с которым мы столкнулись в коридоре из-за его сломанного шкафчика.
Проанализировав свою симпатию, я поняла, что банально отождествляю его с мужской версией любимой Светы. Слишком много схожих черт. Почему-то тут же появился образ Казанцевой и Квона рядом, они энергично бились подушками так, что перья летели во все стороны, напоминая снег, резвились как дети. Они были счастливы, а я смотрела на них с чётким чувством дежавю, понимая: они — целое.
Вот это меня торкнуло… Я помотала головой, стараясь выкинуть из неё эту странную сцену. Они даже не знакомы! С чего я
Вздрогнув от кашля Майка, я поняла, что мы почти подъехали к дому Бо — Ньютон в отличие от меня помнил, что мне нужно забрать пикап…
— Майк, не останавливай тут, вези меня сразу к Чарли, — почему-то я боялась оглянутся в окно и увидеть Бофорта, встреча с ним после того, что случилось утром, казалась локальной катастрофой.
Парень посмотрел на меня удивлённо, но без лишних вопросов проехал мимо дома помощника шерифа. В это время я как можно ниже съехала по сидению, прикрыв лицо копной волос для верности.
— Эй, девочка из Звонка, может объяснишь? — Майк отвел прядь волос от моего лица, заправив их за ухо, и обратился ко мне только тогда, когда припарковал свой «Шевроле» рядом с моим домом.
Парней мы завезли первыми, так что разговор тет-а-тет мог бы получиться даже душевным, если бы я не собралась соврать без зазрения совести:
— У меня болит рука, — судя по прищуренным глазам, мальчишка мне не поверил, вот Эдвард бы тут же обеспокоился, — подумалось мне, но я себя одернула: многовато мыслей о Каллене в этот день.
— Короче, спасибо, что подвёз, Майк, до понедельника!
Дома я обнаружила сытого отца, который успешно нашёл оставленную вчера еду и сейчас спокойно смотрел спортивный канал.
Быстро поздоровавшись и незаметно проскочив в чужой мужской рубашке, я принялась судорожно расстегивать маленькие пуговички. Глупо, но мне казалось, что едва я сниму эту голубую гладкую ткань, как превращусь в прежнюю невозмутимую себя.
А надо ли?
Прав был Ремарк: «Самая тяжёлая болезнь на свете — это привычка думать. Она неизлечима»… Я потерянно и чуть потрясённо смотрела на себя в зеркало, застыв на последней пуговичке на груди. Чувствовала, как бешено бьется сердце, а к горлу подкатывает комок.
Рванула, чудом не оторвав фурнитуру. Скинула ткань, как будто она была пропитана ядом, и побежала в душ. Двадцать пять лет фанатичного внутреннего одиночества. Можно ли сказать, что Света стала частью меня за все те годы, что мы прожили вместе? Да, безусловно. Я воспринимала её как сестру, если не ближе. Сейчас я стояла под холодными струями, пытаясь выкинуть из головы чёткий внезапный образ девушки и Квона. Картинка была правильной и слишком правдоподобной. У этих двоих ещё больше общего, чем у меня с Бо.
Глупость, но, выйдя из душа, я принялась гипнотизировать собственный телефон, заключив с собой мысленно пари: если сейчас первой позвонит Света, то мне только что привиделась химера. Короче, я сжульничала. Понимая, что Бо слишком смущён утренним происшествием и вряд ли решится позвонить мне, даже чтобы спросить про пикап, а Света звонила мне каждый вечер субботы…
Несмотря на ожидание, я вздрогнула, увидев заветный номер звонящей. С огромным облегчением, которое было обязано только моему подсознанию и его глупой вере в судьбу, я пролепетала в трубку: