Я родилась пятидесятилетней...
Шрифт:
— Так может показаться лишь в первую минуту знакомства с картиной, Белла. Ты видишь босую девушку с голым младенцем на руках. В летящих одеждах она одновременно прижимает и отдаёт самое дорогое, что у неё есть, — голос Эдварда был тих, задумчив. — В её глазах и немой протест, и смирение с будущей потерей. Она готова открыть людям что-то новое, неизведанное, многими так и не понятое до конца. Она не гордится своей избранностью. Но и не ропщет. Идет босая по облакам, Белла, неся своего обречённого на муки ребёнка человечеству. Она смотрит в душу зрителя и читает её…
Мы остановились
Но вот он опомнился, моргнул и улыбнулся мне:
— Какие слова были тебе незнакомы, Белла?
Я же молчала, думая о том, каково это — читать чужие души? Все души, без исключения, столько лет… Когда мы наедине с собой, разве стесняемся мы своих желаний, уверенные, что они останутся в тайне? Своих слов, промелькнувших в мыслях быстро, в сердцах, зная, что никогда они не сотрясут воздух, не будут озвучены вслух… Нет, не стесняемся. Мы привыкли к себе. А прожив годы, ещё и знаем себя как облупленных. Мы можем мельком корить себя в скупости, гордыне, зависти и других грехах, но если мы владеем собой, мы никогда не позволим обнажить свои чувства перед другими.
Но дар Эдварда не оставил ему выбора. Он видел всех людей именно такими. Обнажёнными. Как он не стал другим? Циничным, ожесточённым? Просто сумасшедшим… Знать, чем руководствуются люди, о чём мечтает большинство, протягивая руку помощи, чего хочет мужчина, дающий клятвы женщине, знать причину стыдливого румянца кокетки, притворяющейся недотрогой, видеть всё это и молчать… Сохраняя разум себе и окружающим.
Что прочла Мадонна в глазах этого мальчика-мужчины, когда протягивала в его сторону воплощение Истины? Смирение? Благородство? Мудрость тысячей жизней, прожитых не им, но впитанную совершенной памятью вампира?
Я не знала.
— Нет, Эдвард, я всё поняла. Спасибо… — я отвернулась от него, пряча в собственных глазах жалость к этому существу.
Впервые я поняла, кем являлась Белла для этого вампира. Кажется, с ней он чувствовал себя нормальным, обычным человеком, без шума чужих голосов в голове. Пусть я считала её излишне восторженной и наивной девчонкой, но, может быть, именно отсутствие инстинкта самосохранения и тронуло сердце этого бессмертного существа? Рисковать собственной жизнью ради того, чтобы быть рядом с таким, как он, прощать, не вдаваясь в подробности, любить. Видеть в нём не хищника, способного прервать твою жизнь по щелчку пальцев, а рыцаря в сияющих доспехах? Старомодно, романтично… Но для той Беллы Свон вполне реально.
А не повелась ли я сама на эту удочку, на эту помощь, манеры джентльмена? Недавно я хотела наградить Эдварда клизмой с раствором серебра, а теперь мы дружим… Да, мне откровенно плевать на его внешность, но галантные жесты, интересные разговоры, поступки… Располагают… Если бы я не знала о его сущности, я бы в него влюбилась?
Если бы не помнила мужа…
Но история не терпит сослагательного наклонения, так что бы было «если бы», я не предполагала. Но могу немного посочувствовать маленькой Свон, которая
Глупо спорить. Эдвард слишком выгодно отличался от серой массы подростков, которые не читали и половины обязательной школьной литературы. Но даже не в эрудиции дело. Они с Беллой не книжки обсуждали. Он был старше, опытнее, его прожитые годы хоть и невозможно было увидеть на лице, но во взгляде… Это чувствовалось. Пусть и не всегда. Я тоже умела притворяться ребёнком. Но проблема моих сверстников была не в этом. Они чувствовали себя взрослыми, хотя были, по сути, детьми. Сначала меня это удивляло, но потом я осознала, что это особенности менталитета.
Всё дело в том, что американские дети учились зарабатывать рано. Продажа печенья и лимонада в младшей школе нас со Светой никогда не привлекала, так что в почётные скауты мы даже не заглядывали. У нас были куклы Таи, потом танцы, учитель музыки один на двоих, и дальше по списку… Мы не подрабатывали в кафе или мелких магазинах. Всего лишь раз, по доброте душевной, я осталась посидеть с ребёнком соседки в качестве няни. Между тем, подростки занимались этим повсеместно. Получив свой первый гонорар за собственный труд, ребёнок преисполнялся слепой уверенностью, что вот теперь-то он без родителей не пропадёт!
Фигушки…
По мне так — прежде, чем учить ребёнка зарабатывать на жизнь неквалифицированным трудом, родителям необходимо было объяснить чаду, сколько налогов и просто нервов нужно убить на работе, приносящей больше десяти долларов в час. Но мало какие родители этим утруждались, так что ракета с радужным названием «Да здравствует самостоятельность!» уже свербела где-то в районе крестца в молодых и наивных работниках, едва их первая копилка начинала позвякивать первыми центами.
Эти дети, не найдя любимую профессию, не подготовившись к реальной взрослой жизни, но полные нереалистичных перспектив, отрывались от родительского гнезда, порой со скандалом, и если не падали сразу, то летели, как крокодилы в анекдоте — «низенько-низенько»… Ну, или высоко-высоко, но это уже история о хиппи и их травке…
Я была не против подработок молодого поколения. Но я была категорически против ложной самоуверенности детей, которые либо кичились заслугами родителей, как своими, либо выставляли свои обязанности за подвиги.
Я вздохнула, вспомнив друга детства, которого не видела уже несколько лет. Сын Билли, Джейкоб, был приятным исключением из правил. Рано потеряв мать, он стал настоящей поддержкой для отца. С самого детства парень знал, что станет механиком и работал, нет, пахал на эту мечту. Хороший мальчишка, взрослый не по годам.
Если бы я не видела, как он в год стаскивал к моим ногам все свои игрушки и что-то восторженно лопотал, то встретив Джейкоба десятилетним, могла бы подумать, что в детское тело попала не я одна… Билли подшучивал над ним, говоря, что его маленький сын называл меня Девой-Ракушкой за непривычный цвет кожи и приносил свои машинки мне в качестве жертвоприношений. Джейк всегда очаровательно краснел при этом, хотя я и уверяла, что ничего подобного не помню, ведь мне было всего лишь четыре года…