Я родом из СОБРа
Шрифт:
Часовые на батарее только сошлись вместе для короткого перекура. Серик прихватил горячий чайник у дневального и горсть конфет для своего земляка, который сейчас мерз на холодном ветру возле пушек. Вполголоса назвав имя земляка на бурятском, Серик осторожно, чтобы не расплескать чай, подошел к двум темным фигурам и присел на станину орудия.
Они только пригубили восхитительно горячую темную жидкость, как в расположении батареи тихо тренькнул полевой телефон.
– В ружье! – страшным шепотом проговорил земляк прямо в лицо Бармантаеву, который замер с кружкой в руке. – Батарею подняли в ружье! Кто-то идет к нам с восточной
Еще днем командир батареи раздал сержантам листочки бумаги с координатами целей, показал их на местности и потребовал заучить их наизусть в случае ночной стрельбы. Командиры орудий, в свою очередь, потребовали этого от наводчиков. Сам Серик не любил стрелять ночью. Не было видно местности и полета снаряда, который на долю секунды замирал у среза ствола, а потом огненным страшным стремительным шариком отправлялся разрушать и ломать все подряд, выполняя волю Бармантаева. Это очень нравилось ему, и к нему приходило ощущение удовольствия. Серику казалось, что это он сам вытягивает свой огромный кулак и точно попадает в цель. Но сегодня ночью он этого не увидит.
– Группа людей числом около двадцати человек приближается с восточной стороны к нашему расположению. Командир батальона принял решение поставить заградительный огонь. Стрелять будем бронебойными, чтобы осколками этих м...ков не покосило. По местам! – шепотом распорядился командир батареи с телефонной трубкой в руке и на память назвал координаты.
«Зачем заградительный? – удивился солдат. – Их же надо всех убивать, они сегодня меня чуть не убили». Серик вздрогнул. Перед его глазами снова возник блестящий клинок, описывающий круги и приближающийся к животу. То, что он сделал в следующее мгновение, карается в военное время расстрелом. Лучший наводчик батареи Бармантаев, про которого комбат говорил: «Чурка-то он чурка, но как стреляет, сволочь», сжал челюсти и слега шевельнул рукой. На неощутимые доли миллиметра ствол пушки поднялся, и прицел орудия сдвинулся ровно на сто метров вперед.
Рамазан пошел вперед по улице, раздумывая над тем, кто бы это мог приехать из русского батальона и для чего. Его догнал возбужденный Тимур.
– Ты видел, как этот чурка обосрался? Я хотел только по щеке ему полоснуть, чтоб запомнил. А тот урод из машины вряд ли бы стал стрелять. Он тоже обосрался! – и товарищ Рамазана довольно улыбнулся.
– Выстрелил бы тот, не выстрелил... Так нельзя рисковать. Тем более что у нас оружия нет. Да и не знаем мы, для чего они приехали. Скорей всего, с нашими договариваться будут.
– Слушай, Рамазан, ты как хочешь, а я пойду сегодня ночью. У меня брата с семьей расстреляли, ты знаешь. И после этого я буду на этих сволочей спокойно смотреть? Никогда! А может быть, тот самый урод и стрелял в него!
Рамазан смолчал. Он, конечно же, знал эту историю. Месяц назад брат Тимура повез свою жену в больницу, в Грозный. Уже стемнело, и по дорогам передвигаться было опасно – не из-за угрозы, исходящей от боевиков, а из-за возможности получить пулю от русских. Дело было в том, что личный состав блокпостов, расставленных на узловых перекрестках федеральной трассы и городов в республике, при ночном нападении мог рассчитывать только на себя. Любая военная колонна, высланная на помощь, обстреливалась или уничтожалась. Поэтому в темное время суток
При приближении к блокпосту в темное время суток необходимо было снизить скорость до 30 км, включить свет в салоне и держать руки на виду. В старом «жигуленке» чеченца лампочкой в салоне никогда не пользовались, да он и не вспомнил про нее, когда на приличной скорости подскочил к перекрестку. Он все время оглядывался на жену, которая бредила, не переставая, на коленях у матери на заднем сиденье. Воспаление легких пытались вылечить дома подручными средствами, но температура не падала, и женщина уже не приходила в сознание. К вечеру ей стало хуже, и муж похолодел при мысли о том, что до утра она не доживет. Погрузив ее и тещу в машину, он рванул в Грозный, надеясь хоть там найти лекарства и врача.
На расстоянии около сотни метров в дальнем свете фар брат Тимура заметил темное округлое строение, стоявшее недалеко от перекрестка.
Он все понял и вспомнил, нога его плавно коснулась педали тормоза.
В ту же секунду по машине из двух спаренных стволов ударила «зушка», подняла ее в воздух и разорвала на куски. Снаряды зенитной установки калибра 14,5, предназначенные для поражения и уничтожения низколетящих целей, без труда превратили старый «жигуленок» в дымящуюся кучку горячего металла.
В утреннем рапорте командир сообщил о попытке тарана блокпоста заминированной машиной. Останки людей и «жигуленка», разбросанные на дороге, пролежали до утра. Ночью к ним никто не вышел.
Рамазан вздохнул. Нелепая случайность вызвала неистовую ненависть Тимура и всех его родственников. На вопрос «За что?» – ответа не было.
Домой он вернулся перед темнотой, чтобы переодеться. Пулемет «красавчик», который ему дал Ширвани, Рамазан спрятал в сарае. Зашел в свою комнату и принялся искать теплые вещи. Родители были на кухне. Неторопливо одеваясь, он почувствовал нервную дрожь. Это было волнение. Лично ему русские ничего не сделали, но и оставлять Тимура, своего товарища и соседа, которого он знает столько времени, сколько живет сам, тоже нельзя. «Ладно, там видно будет», – решил он, натягивая ботинки.
Хлопнула дверь. В комнату к нему зашла мать с сумкой картошки в руках. Она поставила ее у порога, выпрямилась и тихо произнесла, глядя на сына:
– Ты никуда не пойдешь.
Рамазана обожгло. Он все понял. Мать ходила за картошкой в сарай и случайно увидела оружие. Он же не прятал его как следует, рассчитывая забрать пулемет через полчаса! Просто накрыл старым одеялом в углу. В селе все знали уже о том, что русские встали неподалеку. Связать появление оружия у сына и его уход на ночь якобы на работу матери было нетрудно.
Рамазан опустил голову, помолчал. Из кухни появился отец.
– Да ты не волнуйся, мама. Мы просто пойдем посмотрим, и все.
– Нет.
– Ну, значит, так... – Тон сына стал угрюмым и спокойным. – Мне надо идти. Все наши ребята пойдут, а я нет? И что про меня в селе скажут? Что один Султабеков испугался и не пошел?
Отец ссутулился и отвернулся. Мать посмотрела на него и поняла, что тот не скажет своего решающего слова.
– Хорошо, иди, – неожиданно легко согласилась она.