Я щёлкну пальцами и ты проснёшься

Марцинкевич Юлия

– И что я за человек?

– Эстет-интеллектуал. Свободный художник, с печальными, но красивыми картинами. В вечных поисках истины. Только споришь много, приглушай свой Меркурий-Марс.

– М-да, ты как будто их видела, мои картины.

Родители у меня при деньгах, но отец и мать воспитывали жёстко, чтобы не вырос избалованным мажорчиком. Они нарочно ограничивали меня в деньгах, говорили, что сам должен заработать. Поэтому я никак не выделялся среди одноклассников, разве что ссадинами. Вот ты говорила сегодня, что мать ласкает. А нифига. Мать давала познать мне всю твердь

ремня в сравнении с мягкой жопкой. Просто за то, что наследил в прихожей. Или забыл почистить зубы. Иногда мне казалось, что меня бьют за то, что я существую. Хотя, почему казалось? Мамочка хотела быть певицей и уже подписала контракт, когда вдруг я задержал цикл. Папа тоже был молод и часто уходил гулять с друзьями. Потом вообще по наркоте пошёл. Соскочил быстро, но всё же. Помню его безобразную рожу. Пустые глаза, отвисшая губа. Если он возвращался к полуночи – точно вмазанный. Однажды я выломал стрелки часов, чтобы полночь никогда не настала. Не помогло. Как там в сказках, в полночь нечисть просыпается? Да! В полночь кареты превращаются в тыквы, слуги в мышей, а отцы в жестоких наркоманов.

Он приходил, хватал мать и швырял в спальню, с грохотом закрывая дверь. Сраную дверь, которая была слишком дубовой и слишком запертой на замок, чтобы отпереть её с разбегу. Я плакал в своей комнате, растирая ушибленное плечо. Жаль, душу было не растереть. Я не мог защитить мать.

Мне снова хотелось плакать, как тогда, в своей комнате. Я только сейчас понял, что боль никуда не ушла. Она свернулась клубком, как змея, а сейчас проснулась и ужалила. К чему я начал это говорить? Уже и не знаю.

– Ты можешь плакать, не сдерживай слёзы.

– Мужчинам нельзя.

– Да, взрослым мужчинам нельзя. Но у тебя в душе есть ребёнок, которому нужно доплакать до конца. Ты же знаешь, что слёзы – это яд. Если это дитё будет рыдать в тебе постоянно, оно отравит тебя изнутри. Я принимаю твою силу и твою слабость. Позволь и ты себе их принять.

Я понял её. Слеза сама покатилась по щеке. Затем вторая. Я чувствовал себя свободным и жалким одновременно.

– Дай руку.

Шмыгая носом, я протянул ей руку. Жалость уходила, мне становилось свободнее и легче.

– Чем ты занимаешься, Матвей?

– Рисую. Эскизы для тату, компьютерную графику. Картины редко, потому что работать с полотнами – это долго. Вот по поводу торговать роскошью – как раз перед войной хотел запустить стартап по продаже чужих картин. С соцсетями ты тоже в точку, у меня много друзей. Не крутой блогер, конечно, но соцсети приносят мне заказы и я их развиваю постоянно. С деньгами больших проблем нет. Но и денег больших пока тоже. Просто они идут ко мне легко.

В отношениях я правда люблю свободу. Не такую, что каждый спит с кем хочет, а ночью ныряет в одну постель, нет. Мне не нужно ежечасных отчётов и обнимашек двадцать четыре на семь. Должны быть свои увлечения, друзья, прогулки. Своё священное и неприкосновенное пространство.

– А с Любой как было?

Вот это поворот. Откуда она знает про Любу?

– С Любой? Ей нужно всё внимание. Она даже уроки приходила делать ко мне, потому что не могла насытиться общением в школе и прогулками. А я, хоть

и любил, но часто хотел побыть без неё. Поиграть в игру, поугарать с пацанами, в футбол погонять. Люба дула свои крупные губки и морщила нос-картошкой. Приходилось дарить ей киндер-сюрпризы, чтобы она сдула губы. Так Люба быстрее всех в классе собрала коллекцию смурфиков.

Дарина снова показала свою странную полуулыбку. Я не заметил, как слёзы ушли. В голове опять образ самой загадочной девушки.

– Слушай, а как побольше пообщаться с Флорой? Она так редко выходит из комнаты.

– Когда ей полегчает, она чаще будет появляться на людях. Конечно, на часовые дружеские посиделки не стоит рассчитывать, Флора не самая общительная девочка. Хотя, с особыми людьми может раскрываться.

– Расцветать?

– Именно. Если человек красиво «стучит», то почему бы и нет?

– Как думаешь, я красиво «стучу»?

– Это ты у неё спросишь, у меня слух самый обычный. И я слышу лопасти вертолёта. Ты слышишь?

– Да, что-то гудит и приближается.

– Я открою подвал.

– Позову всех туда.

Глава 6. Мы просидим в подвале ночь

Матвей зашёл в комнату, где сидели Люба и Андрей.

– Знаешь что, Мат? Она меня с ложечки кормила. Провтыкал ты счастье своё!

– Ребят, вы слышали шум? Сейчас может начаться. Мы с Дариной решили переместить всех в подвал.

– Ты серьёзно? Думаешь, они с самолётов начнут лупить?

– Я не знаю, из чего они будут лупить. Не к добру это всё, как перед аэропортом, помнишь, тоже летали? Всё гудело и дребезжало от этих слишком больших зелёных майских жуков.

– Может это им хавку просто подвезли.

– Может, сейчас поедят, наберутся сил и аррива, ловите прилёты!

– Давайте только без паники. Нам нужно решить важный вопрос: кто меня будет нести в подвал?

– В туалет ты как-то доходишь, потихоньку, так и тут. Дойдёшь, а там спустим. Люб. – Матвей взял её за запястье. – Ты говорила что-то Дарине про меня, про нас?

– А что такое?

– Она откуда-то знает про то, что мы встречались.

– А ты забыл, как я утром на кухне кричала? Она же слышала всё.

– Ну да, было такое. Она слишком много знает обо мне. Ты рассказывала ей что-то? Люб, это важно! Отвечай скорее, нам нужно идти!

– Да отстань ты, – она выдернула руку, – ничего я её не рассказывала. Сказала только, что мы со школы вместе были, а потом расстались и всё.

– А про меня? Про детство моё?

– Ничего. Что я сама знаю про твоё детство?

– Ладно.

Матвей вспомнил, что даже Люба, которая приходила к нему домой делать уроки, не знала о том, что происходит дома. Спрашивала, откуда ссадины, он говорил, что от футбола.

Он вышел из комнаты и подошёл к двери комнаты Флоры. Вдохнул, выдохнул. Прислушался к сердцебиению. Сердце оглушительно стучало, как шум составов, которые часто не давали Матвею уснуть по ночам, когда он спал у бабушки. Интересно, эта музыка понравится Флоре? Снова выдохнул. «Может сердце и не джаз, но когда, как не сейчас» – стихи сами сложились у него в голове. Тук-тук.