Я служил в десанте
Шрифт:
– Как нет?! Молодые ребята!.. Погибнут без боя! Дай хоть винтовок!
Полковник закричал:
– У меня на весь корпус только одна винтовка! Одна на весь корпус! Понимаешь?
Матрос, не понимая, смотрел на полковника.
– Я бы тебе отдал последнее. Но нет и взять мне не у кого!
Матрос не понимая смотрел на него, потом вдруг весь как-то осунулся, повернулся и устало пошел к двери. Упершись в косяк головой, он вдруг разрыдался, посылая кому-то страшные проклятия…
Когда, уже после войны, в газетах написали, что я готовлю фильм о войне, я получил письмо от начальника тыла генерала Сокола. Он обижался на прессу, обвиняющую его ведомство в нехватке оружия. Генерал цифрами доказывал, что оружия нам вполне хватало. Но оружие на
Пирс
На третий день ливень прекратился. Появилось солнце, но море еще волновалось. Рано утром мы услыхали разрывы. Зазвонил телефон.
– На пирс налетели «мессершмитты»! Бомбят и расстреливают мирных жителей!
– Каких мирных жителей? Откуда они на пирсе?
– Жителей с того берега. Ночью они переправились через пролив. Бежали от войны, но вот не убежали…
Мы громко сообщили об этом полковнику. Он молча выслушал нас. Что он мог? Ни зениток, ни тем более истребителей в Ейске не было. Мы с ним хотели пойти на пирс, но пришел приказ срочно погрузить личный состав в вагоны и отправиться на Северный Кавказ. Надо было успеть погрузить тяжелый сейф с документами – дело нелегкое; надо было зачем-то конфисковать у жителей велосипеды и погрузить их в эшелон. Мы все успели.
Те, кто побывал на пирсе, рассказывали потом: «мессершмитты» налетели неожиданно, расстреливали людей на бреющем полете. Действовали жестоко и безнаказанно. Много убитых детей и женщин. Весь пирс был в крови и трупах. Я всего этого не видел: занимался погрузкой, но переживал, как будто был свидетелем этой кровавой расправы.
Снова Ессентуки
Я бывал в этом городе еще ребенком. Это был веселый курортный город. Сейчас я не узнавал его. Те же улицы, тот же зеленый парк, но улицы невеселы и безлюдны; иногда появляется человек, но тут же скрывается за какой-нибудь дверью. Отдыхающих нет. Санатории превращены в госпиталя. Жители жалуются: от раненых житья не стало. Женщинам, девушкам на улице лучше не показываться. Мужчин избивают, отнимают деньги. Устраивают пьяные драки. Ножей им не дают – дерутся вилками. Вилками убили начальника милиции, пытавшегося разнять пьяную драку…
Командир корпуса вызвал солдат, знающих рукопашный бой, и приказал за три дня навести в городе порядок. В случае необходимости применять силу и оружие. Я подумал: «Оружие к раненым? Они же пострадали, защищая Родину!» И, как бы в ответ на мои мысли, командир сказал:
– Они не защитники Родины, а бандиты. Я не могу в такой обстановке готовить десантников к предстоящим боям. За либерализм буду строго наказывать.
Мы принялись за дело и за два-три дня навели порядок. Было странно, что небольшая кучка бандитов терроризировала целый город. Дебоширы сопротивлялись, качали права, угрожали нам вилками, старались вызвать сочувствие: «Мы раненые! Мы Родину защищали!»
– Мы тоже Родину защищали и тоже валялись в госпиталях, но не грабили и не дебоширили, – отвечали мы.
Действовали мы без сантиментов, при необходимости жестоко, но порядок навели. И город свободно вздохнул. Девчонки считали десантников героями, врачи благодарили:
– Приходит эта шпана и угрожает вилками. «Будешь вякать, выколем глаз!» Требуют спирт и наркотики. И даешь! Не хочешь лишаться глаза. Старшую сестру госпиталя убили за то, что она отказалась отпереть шкаф, где хранились бутылки со спиртом… Шайка бандитов! Спасибо, теперь можно лечить раненых.
Это был для меня первый наглядный урок гуманизма. Если хочешь быть гуманистом, сперва устрани бандитов и воров. Это самое гуманное действие тех, кто действительно мечтает о свободе и демократии.
Пока был здоров, я и писал и говорил на людных собраниях, что нам не нужен сейчас президент о семи пядей во лбу, нам нужен президент, который сможет навести порядок. А потом можно избрать и о семи пядей во лбу. Конечно, огромная
Каждый раз, когда я говорил об этом, поднимался «демократический» вой: «Сильная рука! Мы уже это кушали! Нам не нужен новый Сталин! Мы уже одного имели!» – и всякие другие «прогрессивные» слова, под которые наиболее успешно разворовывались богатства страны и уничтожались ее духовные ценности.
Я согласен, что диктатура опасна, но я не за сталинскую диктатуру. Не я ли первый в Советском Союзе, обманув начальство и цензуру, на свой собственный риск снял антисталинский фильм «Чистое небо», а во время перестройки создал фильм «Сталин и война». Я ненавижу сталинизм и выступал против него, когда это было опасно и когда другие молчали. Но я не догматик от социализма и не догматик от демократии. Я считаю, что диктатура может быть и не сталинская, что она может быть и ступенькой к демократии (Франко, Пиночет). Для опасно больного общества демократические увещевания бесполезны. Воры, бандиты, убийцы признают только силу.
Когда у человека рак, надо делать хирургическую операцию. Это связано с болью и кровью, но это необходимо. Это и опасно – нет гарантии, что больной выживет. Но приходится рисковать. Конечно, можно ограничиться уговорами, но тогда больной уже точно умрет.
Люди не представляют, в каком состоянии их страна, им некогда об этом подумать, некогда обобщить. Четырежды ограбленные своим «демократическим» правительством, замороченные собственными горе-демократами, изуродованные телевидением, изо дня в день показывающим, как лихо и весело убивать, люди носятся в поисках хлеба насущного. Они знают, что все, кто может, воруют, но относятся к этому снисходительно. Мы тоже воруем, иначе не выживешь. А страна гибнет, и власть не в состоянии защитить гражданина от произвола воров, чиновников, рэкетиров и милиции и желания ближних и дальних иностранцев поживиться за наш счет и унизить нас. Слабых бьют, и наши воры готовы ограбить кого угодно и на любой территории.
Итак, мы навели в городе порядок и приступили к занятиям. Нас учили по-настоящему воевать: выживать в экстремальных условиях, метко стрелять из любого положения, метать ножи, группироваться при падении, прыжкам с парашютом и другим воинским премудростям.
Сегодня я думаю: страна была на грани гибели. Немцы подходили к Москве. А здесь, на Кавказе, нас учили по-настоящему воевать. Кто-то должен был это организовать. Не сами же собой организовались воздушно-десантные войска. Кто-то должен был предвидеть, что они будут нужны.
В ясную погоду в небе, как цветы, распускались белые купола парашютов. Издали это было красиво. Но на следующий день в городе раздавались звуки траурного марша: хоронили солдат, погибших на тренировках. Потери были большие. Политруки говорили:
– Осваиваем новое дело. Потери неизбежны.
Егорыч, наш пожилой инструктор парашютного дела, при этом только тяжко вздыхал. И однажды под большим секретом рассказал нам, что это дело вовсе не новое, что в 1932 году Тухачевский с Уборевичем на маневрах под Киевом показали парашютный десант, что «иностранные дипломаты и военные атташе от удивления рты раскрыли». Но потом Тухачевского, Уборевича, Корка и других видных военных обвинили в измене и расстреляли. Вслед за ними уничтожили многих инструкторов-парашютистов. Сам он уцелел только потому, что вывихнул при приземлении ногу и попал в больницу. Вот почему теперь опытных инструкторов не хватает…