«Я слышал, ты красишь дома». Исповедь киллера мафии «Ирландца»
Шрифт:
Как выразился сэр Уинстон Черчилль, «и случилась катастрофа… Силы обороны берегового плацдарма росли, а возможности для проведения крупной операции уже не было». Гитлер подтянул подкрепление, лишившее союзников маневренности, и приказал уничтожить, как он выразился, этот «гнойник» в Анцио.
«Потом на нас обрушились их тяжелая артиллерия и авиация. Нам пришлось окапываться как следует, окопчики уже не спасали. Вгрызались в землю мы на несколько метров. Из траншей приходилось выбираться на сколоченных деревянных лестницах, а
Четыре месяца мы терпели эту беспрерывную атаку. Днем выйти из траншей не было никакой возможности – ты тут же схлопотал бы пулю. Да и куда было выходить и зачем? По ночам мы выбирались наружу справить нужду или опорожнить каски, в которые мы облегчались днем. Питались сухим пайком. Ни о какой горячей пище и думать не приходилось. Немцы в упор расстреливали наши суда войскового подвоза. Мы резались в карты и рассуждали о том, чем будем заниматься после войны. А в основном молились. Молились все независимо от убеждений и религиозности. Я со счета сбился, сколько раз воздавал хвалу Деве Марии и Иисусу. Обещал им не грешить, если они вытащат нас из этого пекла живыми. Клялся позабыть о женщинах, о вине, о сквернословии, обо всех мыслимых пороках, лишь бы выбраться оттуда.
Самый жуткий обстрел был ночью, и мы его прозвали «Экспресс на Анцио». Немцы сосредоточили огромное количество артиллерийских орудий и надежно замаскировали их, поэтому наша авиация не различила их днем. С наступлением темноты немцы по железной дороге подогнали орудия, вывели их на огневые позиции и подвергли нас интенсивному обстрелу. Грохот стоял неимоверный, такой, от которого и свихнуться недолго. От многих наших солдатиков в ту ночь даже мокрого места не осталось – нечего было отправлять родным в гробах. И ты понимал, что в любую минуту следующим мог быть ты.
По ночам обычно мы по периметру участка выставляли посты боевого охранения, чтобы ребята могли урвать пару часиков на сон. Но в эти 4 месяца нам было, честно говоря, не до сна. Лично я терпеть не мог лежать в боевом охранении – ночью всегда страшнее, чем днем. Пусть даже не каждую ночь тебя молотит немецкая артиллерия, как при прибытии «экспресса на Анцио», но днем нам тоже доставалось. Арт-подготовка рвет нервы, тебя просто трясет под разрывами, и в конце концов ты превращаешься в отупелого идиота. Немцы дважды пытались сбросить нас в море, но мы выстояли».
В журнале боевых действий сообщается, что 45-я дивизия «наголову разбила немцев», сокрушила все их попытки «уничтожить плацдарм». Период ожесточенных немецких атак под Анцио сменился месяцами «выжидания» и «удерживания позиций». В ходе постоянных бомбардировок и артобстрелов погибло свыше 6000 военнослужащих союзнических сил. В мае основные силы сумели все же прорваться через линию обороны немцев в районе Монте-Кассино. К концу мая 150 000 измотанных в боях, но не потерявших присутствия духа солдат покинули траншеи в Анцио и соединились с силами, наступавшими на Рим с юга. А 6 июня 1944 года силы союзников высадились в Нормандии – второй фронт был открыт.
«В Рим мы вошли маршем, без боев. Рим был объявлен «открытым городом», то есть ни одна из сторон не собиралась открывать огонь,
Какое-то время мы сражались с немцами в Италии, затем нас перебросили на соединение с силами, осуществлявшими высадку на южном побережье Франции. Операция носила название «Дракон». Это было 14 августа 1944 года. Высадившись, мы натолкнулись на сопротивление противника. Но огонь они открыли, скорее, для проформы. Что, правда, не уменьшало опасности попасть под пулю. Пары выстрелов и то хватит с лихвой.
Я пробирался перебежками по берегу под Сен-Тропе, и мне вдруг показалось, что меня подстрелили – вся форма была забрызгана кровью. Тут же ко мне подбежал наш санитар, лейтенант Кавота из Пенсильвании:
– Ах ты, сукин сын! Кровь, говоришь? Это не кровь, а вино! Вставай, и вперед! Фляжку твою прострелили!
Хороший он был парень, этот лейтенант.
Оттеснив немцев, мы вошли в Эльзас-Лотарингию – часть области принадлежала немцам, часть французам. Был у меня один приятель из Кентукки по кличке Поуп. Отличный был солдат. Нельзя так сразу говорить о людях – вот этот трус, а этот смельчак. Там, в Эльзас-Лотарингии, этот Поуп однажды выставил свою ногу из-за дерева в надежде схлопотать пулю и отправиться в госпиталь, а потом и домой. И схлопотал. Только не пулю, а здоровенный осколок, которым ногу как ножом срезало. Сам он выжил и домой попал. Только одноногим.
Приходилось видеть и как наши ребята сильно расходились во мнениях, как поступить с пленными. Немцы вокруг только и норовят пристрелить и тебя, и твоих товарищей, а тут представляется возможность отомстить им – когда они решают сдаться в плен. Находились такие, кто мстил. Всегда можно сослаться, что не знаешь немецкого и не понял, что они от тебя хотят. Или можно еще и сочинить байку о том, что, дескать, ты их пленил и стал конвоировать к себе в тыл, а они давай бежать. Ну, ты их при попытке к бегству… сами понимаете. Я не имею в виду массовую резню. Если тебе поручено отконвоировать в тыл большую группу, ты исправно это выполняешь, но если их горстка, то ты делаешь то, что должен делать, и то, что от тебя ожидают другие. Лейтенант приказал мне отконвоировать большую группу пленных, и я сделал то, что должен был.
Во время перестрелки в Эльзасе Диггси ранило в спину. Санитары потащили его вниз по холму. К тому времени я уже изрядно очерствел душой, но, поверьте, видеть, как Диггси на твоих глазах ранило – это на меня подействовало. Я заметил валявшуюся на земле винтовку Диггси. Не любит начальство, если оружие на земле валяется. Ну, я и попросил ребят прикрыть меня, а сам пополз за винтовкой и притащил ее.
– Да ты точно ненормальный! – только и сказал тогда Диггси. – Тебя ведь прикончить могли из-за этой гребаной «М-1».