Я стану твоим зверем
Шрифт:
— А почему таких, как я, больше нет? — невесть у кого спросила оглушённая принцесса, растирая плечи.
Которые, кстати, совсем и не болели. Даже, наверное, никаких следов от лапищ дракона на них и не останется.
Ответа она, понятно, не получила.
ГЛАВА 13
Всё-таки драконы о своих парках не слишком заботились — дорожки расчистили и ладно. Ни скамеек тебе, ни беседок: идёшь себе, идёшь, пока ноги не устанут, а как устанут, так можно обратно повернуть. Хоть, в самом деле, на дерево полезай, чтобы подумать спокойно!
Ренна подняла
«Таких, как ты, больше нет» — привязчивой ярмарочной припевкой крутилось в голове. Ренна и рада была избавиться от изрядно поднадоевшего мотивчика, да никак не получалось. И ладно бы, сомневайся её высочество в собственной уникальности, так ведь нет. Сложно заработать комплекс неполноценности, родившись в Багряном зале [18] , да ещё едва не в колыбели обручившись с гемноном. Ведь именно её — единственную из всех венценосных дев семи королевств, одной империи и никем не считанных княжеств, герцогств, марок и независимых баронств Закатных Земель — Защитник выбрал в свои супруги. Конечно, Старшей матерью по традиции именно императорские дочери становятся. Но традиции традициями, а желающих на это место хватает. Ну и как тут не уверовать в собственную неповторимость?
18
Согласно закону, дети императора рождаются в Багряном (отделанном камнем порфир) зале при большом количестве свидетелей. Отсюда эпитеты «багрянородный», «порфирородный»
«Таких, как ты, больше нет…» — это ведь даже не комплимент, просто констатация факта. Так почему же задело? Может, дело не в смысле, а в тоне, каким сказано было? Что-то в этом, что-то…
«Помни: не люди и драконы для тебя, а ты для людей и драконов! — твердили Наставники. — Мы все служим Защитникам. Ты же станешь служить величайшему из них, с тебя и спрос как со всех людей разом. Но не забывай и о том, что ты нить связующая. Потому, служа гемнону, ты должна заставить его служить империи!» Ну да, были, были мечты о любви, и о счастье. Думалось и такое, о чём Святителю на исповеди не расскажешь, виделся дракон — громадный, страшный — покорно положивший морду ей на подол. Но, потому в своих фантазиях никому и не признавалась, что понимала: не сбудутся. Себя-то уговорить-убедить можно, а вот реальность изменить вряд ли получится.
Ренна усмехнулась, смущённо почесала нос о скрещенные запястья. Вспомнилось, как перед свадьбой себя убеждала: «Я стану счастливой!» Сейчас казалось, что с того утра не месяца, годы прошли. Была девчонка, несмотря на все уроки наставников до одури наивная: «Вот чтобы вы мне не говорили, всё равно по-своему сделаю!» А стала… Великий знает, кем стала, но наивности точно поубавилось.
Да, стоило сюда приехать, чтобы эту самую реальность печёнкой прочувствовать:
Правда, было дело, недолго, но мерещилось: сбудется сказка, пусть не о драконе и принцессе, а о герое и сбежавшей невесте. Стоит благодарить Великого, что много не нафантазировала, да и сделать ничего толком не успела, зато опыт получила бесценный.
Ренна сорвала подсохшую уже, желтоватую травинку, сунула в рот и тут же выплюнула — горько.
Ну да, горечи хватало, но она не яд, отплюёшься.
«Таких, как ты, больше нет!». Никуда не денешься, хочешь не хочешь, а признать придётся: почудилось в этом что-то и от той самой сказки, и от обещания стать счастливой, и от… В общем, простое, даже человеческое. Даром, не человеком сказанное, но, может, потому так и зацепило?
Вот только вопрос: а ей, Ренне, это нужно?
Принцесса подцепила цепочку пальцем, потянула, вытаскивая медальон, щёлкнула крышкой, рассматривая миниатюру, знакомую лучше, чем собственное лицо, до последней трещинки на лаке.
Гемнон к портрету никакого отношения не имел. Да, художник постарался, выписывая черты лица. Вот только не сумел он передать тяжкую каменную угрюмость, жёсткость, а, может, даже и жестокость, чернильно-чёрную яму, в которую чужие чувства ухали без следа. А своих у этой расселины, заменяющей гемнону душу, кажется, отродясь не было. Лишь тоска и ярость, да и то приходящие исключительно во сне. Ну ещё растерянность, которую рождала всё та же бесчувственность, неумение не то что с другими — с собой ладить.
И вдруг: «Таких, как ты, больше нет!» Значит, на дне ямы что-то теплилось? Но нужен ли самородок — пусть даже россыпь самородков — спрятанный под горой? Ведь всю жизнь можно потратить, пока докопаешься. Не разумнее ли согласиться на банальность и потрудиться, чтобы, в конце концов, всё-таки повезло? Она же принцесса, а не крестьянка, потому и без завиральных идей и высоких чувств вполне обойдётся.
Ренна подбросила медальон на ладони, захлопнув крышку.
— Я не помешаю?
— И что за манера подкрадываться? — буркнула принцесса, опираясь на руку, чтобы встать.
— Сиди, сиди, — махнул рукавом Нангеши, — лучше я тоже пристроюсь.
— Очередная порция душеспасительных бесед? — фыркнула её высочество, но вставать передумала.
— Кстати, что такое душа? — Крылатый садиться не стал, улёгся рядышком, небрежно на локоть опершись. Сапоги — золочёной кожи, вышитые таким же шнуром, с резной оковкой на носке — нелепо торчали из-под полы мантии. А вот капюшон и рукава Говорящий предусмотрительно поправил, скрывая лицо и руки до кончиков пальцев. — Сначала думал, что так люди духов называют, но, кажется, ошибался. К примеру, что значит душеспасительный?
— Обратитесь лучше к Святителям, — неохотно отозвалась Ренна, — я в теологии не сильна.
— Ну так объясни, как можешь.
— Но и вы тогда ответите на мой вопрос.
— На один? — кажется, Крылатый усмехнулся. — Но твоя очередь первой.
— Душа — это… — принцесса тяжело вздохнула, сорвала ещё травинку, намотала на палец. — Это то, что остаётся после смерти, наша сущность. Если человек вёл праведную жизнь, не нарушал запретов и следовал наставлениям Великого, тот принимает душу к себе, в Небесные Сады. Если же нет, то душа отправляется к Харсу в Подземье на вечные муки.