Я свидетельствую перед миром
Шрифт:
Решили также, что при назначении делегатов полномочия правительства будут ограничены и выбирать делегатов оно сможет из кандидатур, предложенных руководством Сопротивления. Предполагалась гибкая система взаимосвязи.
На этом этапе самой большой трудностью явилось то, что возглавившие Сопротивление партии не были представлены в довоенном правительстве и не участвовали в последних выборах в сейм. Поэтому невозможно было определить степень их популярности и реального влияния в стране.
Не вызывало сомнений, что коалицию четырех партий поддерживает большинство польских граждан, но какова по справедливости должна быть мера участия каждой из них в руководящих органах?
Положение усугублялось тем, что каждая партия желала оставаться независимой. Наученные предвоенным опытом, ее лидеры не доверяли высшей администрации
Партии решили создать подпольный парламент, задуманный не только как чисто представительский, но и как надзорный орган, который должен контролировать кадровую и финансовую политику Сопротивления. Выработали и правила распределения мест в различных структурах подпольной администрации.
Целью моей новой поездки во Францию было представить отчет о сложном процессе формирования подпольного государства и его механизмов, о спорах внутри коалиции, достигнутых компромиссах и об условиях, на которых Сопротивление обязывалось поддерживать правительство Сикорского.
Мне, кроме того, доверили миссию, которую я считал особенно почетной. Я принял присягу и был посвящен во все самые важные планы, тайны и детали внутренней деятельности Сопротивления. А каждая из партий еще и утвердила меня как полномочного курьера при своем представительстве в кабинете Сикорского. Я поклялся передавать информацию строго по назначению, не использовать ее против какой-либо из партий или в своих собственных карьерных интересах. В общем, я был чем-то вроде духовника при всех партиях, точнее, настоящим каналом связи между Варшавой и Парижем [82] .
82
Торжественная присяга, которую принимал каждый боец «Союза вооруженной борьбы», позднее Армии Крайовой, звучала так: «Клянусь перед Всемогущим Господом и Пресвятой Девой Марией верно служить своему Отечеству, Польской Республике, защищать Ее честь и, не жалея сил и жизни своей, бороться за Ее освобождение из неволи. Клянусь безоговорочно повиноваться президенту Польской Республики и приказам верховного главнокомандующего, а также назначенному им командующему Армией Крайовой и ни при каких обстоятельствах не выдавать нашу тайную организацию». Курьеры, такие как Ян Карский, прибавляли еще: «Клянусь перед Богом никому не открывать содержания доверенных мне писем, докладов и документов и передавать их только адресатам». Заканчивалась клятва словами: «Да поможет мне Бог!»
Меня переполняла гордость.
Глава XII
Провал
Проведя в Варшаве еще недели две, я получил приказ пробираться во Францию тем же путем, что и в первый раз, с остановкой в Кракове. У меня был спутник — семнадцатилетний сын известного варшавского врача. Мой маршрут показался его родителям самым безопасным, и они упросили меня доставить мальчика в Париж, чтобы он записался в польскую армию. После трехдневных переговоров в Кракове с лидерами Сопротивления я направился к границе, мальчик — со мной. При мне был микрофильм — фотокопия тридцативосьмистраничного донесения о планах и предложениях по организации Сопротивления. Пленка была непроявленная, и при необходимости ее можно было в один миг развернуть и засветить. Приближаясь к месту встречи с проводником, я не мог избавиться от дурных предчувствий. Вроде бы и опыт уже был — путь предстоял знакомый, и проводника мне дали надежного, но в воздухе витало что-то настораживающее. Еще в Кракове меня как-то слишком старательно наставляли, слишком много говорили о мерах безопасности. И вот теперь, сидя в поезде, я вглядывался в лицо моего
Еще четыре километра пешком от Закопане — и я поступал в полное распоряжение проводника, в дальнейшем он отвечал за все. Проводник прорабатывал маршрут, решал, где и когда останавливаться на отдых и что делать в случае опасности. Каждого курьера переводили особым образом. Ему назначали проводника, который детально знал все участки пути — от исходного пункта, где он встречал своего подопечного, до конечного, уже в безопасной зоне, где передавал его на попечение подпольной организации нейтральной страны, в данном случае Венгрии. А до тех пор оставался физически ответственным за своего, как часто говорили, «пациента». Проводник не имел права ни на минуту оставить курьера, а курьер во всем на него полагался и был обязан выполнять его инструкции.
Когда мы встретились с моим проводником, я заметил, что он как будто тоже опасается за исход нашей вылазки. Сначала я подумал, что мне так только кажется и что на его настроение влияет мое собственное, но скоро он рассказал мне, почему беспокоится. Оказывается, его предшественник, который должен был вернуться неделю назад, до сих пор не пришел. И проводник намекнул, что хорошо бы повременить с нашим походом. Однако я выполнял чрезвычайно важную миссию, а потому не прислушался к его предостережениям и настоял на том, чтобы идти немедленно. Это было в конце мая сорокового. Немцы захватили Голландию, Бельгию и шли на Париж. Я, как все в Варшаве, включая самых осведомленных, верил, что Франция устоит, что немцы слишком далеко продвинулись и наступающие войска будут разгромлены. Но все-таки не мог не задумываться, что будет, если Франция потерпит поражение. За последнее время я приучился рассматривать все варианты развития событий, потому что в подпольной работе нередко как раз самое невероятное и происходит, причем с наихудшими последствиями. Мне было ясно, что в случае падения Франции я застряну с семнадцатилетним мальчишкой на руках где-нибудь в центре Европы. Все связующие нити между Польшей и правительством в изгнании тянулись через французскую территорию. И они оборвутся, если Франция рухнет.
Проводник не давал прямых советов отложить поход, но достаточно ясно выражал свое мнение — ничего хорошего он не ждал. Я же упорно торопил его. Однако мы были вынуждены задержаться из-за плохой погоды и провели два дня в горах, в домике его отца. Вечером накануне выхода проводник спустился в деревню разузнать, что нового. Я ужинал в компании его отца, дюжего старого гураля [83] , и сестры, пылкой девочки лет шестнадцати. Она знала, чем занимается брат, очень гордилась им и обычно держалась стоически бодро. Но в тот вечер она казалась подавленной и нервной.
83
Гурали — этнокультурные группы поляков. Живут в горных областях на юге Польши, на северо-западе Словакии и северо-востоке Чехии.
Ужин прошел в мрачном молчании, а потом она позвала моего попутчика и вышла с ним вместе. Я удивился, но вмешиваться было неудобно. Вернулись они минут через пятнадцать, в продолжение которых мы со стариком не обменялись ни словом, ни взглядом. Юноша был бледен и явно взволнован, он, как мог, старался сохранять хладнокровие, но его выдавало лицо. У девушки был скорбный вид, она боязливо опустила заплаканные глаза. Я думал, отец сделает ей замечание или хотя бы о чем-то спросит, но он вместо этого встал и вышел из дома, уводя с собой дочь. Тут уж я не утерпел и накинулся на парнишку:
— В чем дело? Что за тайны? Что она тебе сказала?
— Ничего особенного, — дрожащим голосом ответил он.
— Не глупи! Ты не должен ничего от меня скрывать. Я, как ты знаешь, за тебя отвечаю.
Он неохотно заговорил. Постепенно мне удалось из него все выудить. Девушка сказала, что они боятся, не попал ли тот пропавший проводник в лапы гестаповцам. Если так, то идти сейчас тем же путем крайне опасно. Брат велел ей не докучать мне разговорами, но она решила, что должна предупредить хотя бы молодого человека и, если можно, отговорить его идти. Пусть остается здесь, в доме, а позже найдется какая-нибудь другая возможность пересечь границу.