Я тебе не ровня
Шрифт:
— Любишь ты меня… — не вопрошала, будто мыслью утвердилась.
— Люблю, золотая… — Арина после слов его будто задумалась на миг, а уж потом в глазах ее мелькнула уверенность, словно поняла о себе важное.
— Боярин, с тобой останусь, если ты того хочешь. Буду рядом, пока не прогонишь… Не могу я без тебя. — ладошку положила ему на щеку. — Мне бы только дедуле сказать, что у тебя я теперь. И Гарма взять…если позволишь.
С Шумского вмиг плотское слетело. Уселся на лавке, Аринку потянул сесть, рубаху на ней запахнул от греха.
— Боярин?
Рыжая промолчала, токмо голову низко опустила. Шумской ее за подбородок цапнул и на себя смотреть заставил.
— Отвечай. Молчать не смей. — На слова его она лишь вздохнула глубоко и ответила.
— Кем скажешь, тем и стану.
Шумского едва не трясло.
— Золотая, за какие такие грехи мне тебя Бог послал, не знаю. Может меня проклял кто или сглаз какой страшный. Ты за что ж меня так? Неужто, думаешь, что я с тобой токмо из-за лавки? Запомни и не спрашивай более — ты мне жена и другой рядом с собой я не мыслю. Услыхала?
Аринка только глянула на него решительно, как иной раз боярыня Ксения. С того взгляда Андрей и понял — не согласная.
— Замуж не пойду за тебя, Андрей. Я тебе не ровня. И никогда ею не стану. Камнем тяжким на шее твоей не повисну. Тебе уж боярышню сватали, и то правильно. Боярину — боярышню. А я…Я буду, кем захочешь. Только люби меня крепко, ладно? Сколь сил хватит, хоть малое время. А потом уж решишь, что со мной делать.
— Всё сказала или еще что есть? — Шумской озлился, но скорей на себя, чем на чудо вот это золотое. — Молчишь? Ну, так я тебе скажу. Люблю тебя крепко, но даже не в том суть, Арина. Ты больше… Как объяснить-то тебе, чтобы разумела? Ты душа моя. Не было тебя и души у меня не было. Пропадешь, так я бездушный наново стану. А разве душу-то берут на время, на лавку? Или на другую меняют?
Аринка слушала не дыша, глядела на Андрея — глазами светила. Он с того взгляда вновь с разума соскочил, но себя сдержал. А рыжая кинулась обнимать.
— Не говори ты так! Пойми и меня! Что я дать тебе могу? Безродная, бедная. Себя погубишь! Видела я, как то бывает, — и опять в слезы.
— Что видела? Ариша, золотая, не плачь. Мне слёзы твои хуже плётки. Пожалей. Кто себя погубит? Говори, нето, молчалка, — Шумской пятерней в волосы ее теплые зарылся, поцеловал крепко.
Она и рассказала-поведала. И про Наталью, и про Павлинку бледную тётку, и про боярина Сормова.
Шумской слушал молча, не перечил, не сбивал. А уж когда закончила говорить-всхлипывать, спросил.
— Так ты с того меня погнала?
— С того… И сейчас откажу. Не буду женой твоей, Андрей.
— Ладно, как скажешь. Сама не пойдешь так увезу. Перед алтарем отнекиваться станешь — ссильничаю и будет у тебя дитя. Его обездолить желаешь? Чтоб рос ни тем, ни другим? — сказал-то горько.
— Андрюш…дитя-то… — Не зря Шумской ее душой-
Он ее голову к груди прижал и не ответил.
А тут в дверь поскребся Дёмка и тихо так, ехидно голос подал:
— Светать скоро начнет. Я рыжую твою мальцом привел. По темноте не разглядели. Теперь должон с мальцом и вернуться. Инако, придется мне на ней жениться. Оно надо тебе, сармат? — и смеется, оглоед!
Андрей Аринку-то прижал крепче — вот как отпустить, а? Она и сама прицепилась, аки клещ. Но правда была Дёмкина, а потому Шумской быстро зашептал:
— Завтра буду ждать тебя на реке, аккурат напротив Воловьей горки. Придешь, нето? Как свечереет.
Аринка быстро-быстро закивала.
— Только не знаю, когда смогу-то! Если не приду, так ты не жди напрасно, Андрюш.
— Буду ночь ждать, Арина. И по утру.
— Правда? — глазами сияет так, что слепит.
— Когда я тебе врал?
— Когда? Так вот нынче. Прикинулся мертвым!
Шумской аж брови вскинул.
— Я?? Знать не знал, что этот полоумный тебя везет!
— Да ну! А кто тут смирно на лавке лежал, да секреты мои выведывал? Не ты? — и смеется.
Андрей тоже хохотнул. Поцеловал крепко, сладко и со вздохом отпустил. Вышли в сени, а там Дёмка ехидный. Стоит, лыбится и ус крутит.
— Неудобный у тебя сундук, друже, бока намял. Идем, нето.
— Я до Берестова довезу.
Дёмка кивнул, будто знал — так и скажет.
Вышли на подворье, Шумской холопа кликнул, да велел Буяна вести, а сам все на Аришку глядел. Она шапку-то напялила, косу спрятала, а глаза не смогла. Сияли они, сердце грели.
— Вот смотрю я на тебя, Гарм, и понимаю, через девок одно умалишение. Чтоб так улыбаться-то, как ты, надо совсем дуроломом стать. Глянь-ка, с тебя токмо что мёд не течет, — глумился чубатый.
— Убью, — Шумской улыбаться-то не перестал, а Дёмка не прекратил издеваться.
Уж выехали из Савиново — Аришка на конь Шумского — а Дёмка все бубнил и смеялся. И по лесу топотали — веселился. А Андрею все мимо ушей. Да и кому бы не было? Ведь сидит вот рядом с ним счастье его упрямое, щекой грудь греет.
У ворот Берестовских Шумской поцеловал Аринку и отпустил. Та взяла под уздцы каурого и повела в ворота-то. А Демьян спящим прикинулся, мол, спьяну в седле задремал. Их и пропустили…
С влюбленных-то глаз и глумливых разве беду-то приметишь? Вот и Андрюха с Дёмкой не узрели. А беда-то рядом была, и не абы какая, а змеиная.
Фаддей на выселке был — к вдовице одной похаживал. Вот и пробирался перед рассветом в дом. Увидал странное! Дёмка о конь, за ним Шумской в одной рубахе, паренька везет на Буяне. Обомлел, когда узрел, что Андрей паренька-то целует…
А уж когда тот мальца с коня снял, понял — Арина. Токмо она из всех так голову несла, да спину прямила. Любовь, хоть и змеиная, глаз делает зорким, да приметливым.