Я тебя никогда не забуду
Шрифт:
После работы из автомата у метро я ему позвонила. И тут меня ждал еще один сюрприз, весьма неприятный. Трубку сняла его мама – она была напряжена, хотя говорила со мной доброжелательно. Маман известила меня, что Иван позавчера уехал в стройотряд, в Красноярский край, город Абакан. Поведала, что он очень переживал и все ждал моего звонка. И наказал: непременно, если ему будет звонить девушка, продиктовать ей его адрес. И разузнать мой адрес.
Свой адрес я не оставила, а его – записала. И решила непременно отправить Ванечке весточку.
А на следующий день Полина сказала, что директор
А назавтра Полина Ивановна неожиданно ушла в отпуск. С ума сойти, ей дали горящую путевку в Пицунду – бесплатную! Разумеется, кто от такого подарка отказывается. Она быстренько засобиралась – тем более, что женщина одинокая. И врио завсекцией назначили меня. И, значит, я стала материально ответственным лицом.
Три дня я проработала нормально – хотя дергалась, конечно. Продавцы меня, пусть и без охоты, но слушались. Остатки по кассе сходились с чеками, и товара приходило ровно столько, сколько по накладным. Но я завертелась, конечно, и Ванечке в этот его Абакан так и не написала.
А потом случилась беда.
В субботу у меня был выходной. А в понедельник, прямо с утра, меня опять позвали к директору. Я шла ни жива, ни мертва.
В приемной секретарша Людочка даже от гроба, машинки своей электрической, не оторвалась, просто мотнула головой в сторону двери: заходи, мол.
Директор восседал за столом и читал «Правду». Мне он показался в ту минуту, несмотря на лысину и плюгавые размеры, огромным и величественным, как Зевс-громовержец.
Он опять, как в прошлый раз, выдержал паузу, словно меня не замечал, а потом отложил газету и, не глядя, поманил: подойди! Я приблизилась к столу. Он порылся в бумажках – по-прежнему не смотря на меня. Достал какую-то, быстро перечитал, а потом завел целую речь – взирал при этом в сторону, за окно, где по солнечному проспекту катились автомобили.
– Ты, Рыжова, в настоящее время являешься временно исполняющей обязанности завсекцией, а, значит, материально ответственным лицом – вот мой приказ о твоем назначении. – Голос у Николая Егорыча был скрипучий, и ни малейшей в нем не слышалось игривости. – А позавчера, чтоб ты знала, во вверенной тебе секции была произведена инвентаризация. В ходе нее была выявлена, – он сделал паузу и снова покопался в бумажках, кисти его были похожи на полудохлых крабов, – крупная недостача. На общую сумму, – короткий взгляд на листок, – две тысячи семьсот восемьдесят три рубля восемнадцать копеек. Вот, можешь ознакомиться с актом.
Я послушно взяла листок, но не могла даже вчитаться в него. Цифры прыгали у меня перед глазами.
А мой мучитель продолжал:
– Ты девочка грамотная и, полагаю, знаешь, что это значит и какие последствия за собой данный документ влечет. Я тебе напомню, если ты в своем вузе прогуливала, что ты, Рыжова, как материально ответственное лицо, совершила хищение путем злоупотребления служебным
Так как я ничего не отвечала, маленький монстр продолжал:
– Я, конечно, как руководитель предприятия советской торговли, мог бы взять тебя, Рыжова, на поруки… Или даже вовсе… Положить этот акт под сукно… Забыть о нем… Но… Ты знаешь, что надо делать, а, Рыжова?
Он впервые прямо посмотрел на меня, и по его блеклому лицу разлилась похоть.
Я по-прежнему молчала, и тогда шантажист нажал кнопку селектора и сухо бросил:
– Ко мне никого не пускать, ни с кем не соединять!
– Хорошо, Николай Егорович, – безлико откликнулась секретарша.
Потом он вскочил – да, буквально вскочил – из-за стола – вожделение, видно, подгоняло его, – подлетел к окнам и ловкими движениями – вжик, вжик, вжик – опустил все три гардины.
Затем повернулся ко мне. Его лицо маленького цезаря светилось упоением и предвкушением.
– Ну?! Прямо здесь! Прямо сейчас! – Он сделал два шага по направлению ко мне: – Раздевайся!
Я внезапно обрела хладнокровие. Стала холодна как лед. Как айсберг. Как Антарктида вместе с Арктикой. Я расстегнула верхнюю пуговку на форменном универмаговском халатике.
– Хорошо, – сказала я, – только вы сначала порвете акт.
– Умная девочка, – хищно пропел директор, и на губе у него лопнул пузырек слюны. – Я порву. Ты раздевайся, раздевайся. Да не спеши…
А сам подошел к столу, и, жадно вглядываясь в появляющиеся на свет мои прелести, медленно рвал компрометирующую меня бумагу…
…Я не хочу вспоминать ни одно из чувств, которые я тогда испытывала. Боль? Да, мне было больно. Стыд? Да. Унижение? Еще какое! Ненависть? И ненависть – тоже. И – бесконечную тоску и ощущение собственного ничтожества… Помню только мысль, которая хладнокровно (или мне казалось, что хладнокровно) почему-то звучала в моей голове: «Вот, я не отдала свою девственность Ванечке, а теперь…» А у Солнцева, когда он, пыхтя, наконец овладел мной (больно! больно!) вырвалось сокровенное: «Вот, не хотела по-хорошему, пришлось по-плохому!»
…У моего насильника тот факт, что я была девочкой, ничего, кроме брезгливости, не вызвал. Он немедленно убежал в скрывавшуюся где-то за портретом Ильича ванную комнату – а на прощание, полуголый, в рубашке с испачканным красным подолом, в неснятых носках, бросил мне с нескрываемым отвращением:
– Одевайся и уматывай. И забудь, что было. И дорогу сюда забудь. Чистюля!..
Прошло время, Ванечка все не приезжал из своего стройотряда, и я ему не писала, не могла.