Я у мамы дурочка
Шрифт:
После отпуска я оказалась в совершенно другой обстановке на работе. Чёрная полоса не дождалась, пока ступлю на неё, пошла навстречу. Как во время прилива, сначала мелкие волны наступают по сантиметру…
Прошла реорганизация, я сама выбрала лабораторию, у меня были добрые отношения с её будущим руководителем. Но его уволили за время моего отпуска и назначили другого. С ним отношения были такие, что первое побуждение – бежать, бежать!
Но мой заказ был в этой лаборатории. И новый её начальник сказал:
– Обещаю,
И я поверила, дурочка!
Я никогда не отпрашивалась на выступления и вообще старалась, чтобы эти две мои ипостаси не соприкасались.
Впрочем, все знали, что я пишу стихи. Могла на работе подписывать конверты в журналы, по телефону из лаборатории решала все свои литературные дела, дома не было телефона.
Могла, чтобы не забыть, на работе записывать какие-то строчки. Кто-нибудь склонялся над моим плечом, и я говорила:
– Это было в походе. Такой тяжёлый поход, рюкзак просто пудовый, а ночью – вдруг звездопад!
Не надо было, не надо было, не надо было!
И вдруг звонок.
– Света, приходи срочно в Союз писателей, тебя ждёт Бахарев.
Александр Арсеньевич был секретарём Союза. Он хорошо ко мне относился, да я была уверена, что ко мне все хорошо относятся! Разве что Гарнакерьян… Разве что Халупский….
– Я в перерыв, хорошо?
Перерыв – сорок пять минут. Сколько раз я бежала, не ожидая троллейбуса, только бы успеть вернуться!
– Светлана, поздравляю, тебя вызвали в Москву, на семинар молодых поэтов России.
– Правда? Меня? А когда ехать?
– Через два дня. Возьми на десять дней отпуск за свой счёт, командировку мы тебе оформим. Если на работе будут сложности, позвони, я улажу.
Мой начальник тогда сорвался в первый раз:
– Никакого отпуска! Ты прекрасный инженер, а увлекаешься всякой чепухой. Бросай свою музыку и занимайся делом!
Звоню Бахареву, чуть не плачу:
– Меня не отпускают, Александр Арсеньевич!
– Я тебе давно говорил: бросай свою контору и занимайся делом! Не переживай, этот вопрос беру на себя.
Следующий звонок Жаку. Он волнуется, переспрашивает один и второй раз:
– Вы едете? Когда? А когда начало? Командировка от Союза? Но это же прекрасно, Светочка!
Еду, еду, какое счастье! Со всеми делюсь этой радостью – жизнь меня ничему не учит, ни тогда, ни сейчас.
Боря Примеров, который только недавно говорил мне, хлопая по плечу:
– Я гений и ты гений, остальные барахло! – Неважно, что назавтра он говорил то же самое кому-нибудь другому…
Боря Примеров сказал:
– Тебе просто повезло. Моя книжка задержалась, была договорённость в Москве, что вызовут меня.
А Коля Скрёбов, я и к нему пришла поделиться радостью, сказал:
– Поздравляю. Но если
Оказывается, все, кроме меня, знали, что готовится семинар. И я начинаю кому-то переходить дорогу…
Семинар шёл несколько дней, а мне показалось – целую вечность. Целая вечность праздника!
Мы жили в гостинице «Юность». Днём семинары, а вечером, в кафе, собирались снова, и приходили молодые московские поэты, мы им были интересны, молодые поэты со всей России!
Однажды, когда кафе гудело, как обычно, спорами, разговорами и стихами, вдруг кто-то вбежал:
– Ребята, Кеннеди убили!
Это было как разорвавшаяся бомба! И кто-то из гостей сказал растерянно:
– Наша разведка тут ни при чём, я точно знаю!
На семинарах нами занимались известные поэты. Мы, молодые, были им интересны! Почему в Ростове мы были интересны только Жаку? Он и на этот семинар приехал, я увидела его в коридоре и удивилась. Хотя чему было удивляться, неужели годы должны были пройти, чтобы я поняла: он приехал поддержать меня!
Кого только не видели мы в кулуарах! Мы знали этих поэтов по книгам и журналам, они были для нас непререкаемым авторитетом.
И Юлия Друнина говорит, что у меня самые интересные стихи в семинаре. И Борис Ручьёв дарит мне свою книжку, а ведь один молодой поэт просил её на коленях.
И я, как в юности, хожу со свитой в три-четыре человека, и тот же молодой поэт объясняется мне в любви.
Я влюбляюсь, только не в него, а в красивого морячка. Мы ходим с ним за руку. Его корабль уходит на Кубу. Ему ещё служить полгода, а потом он по дороге домой за мной заедет.
Не заехал, конечно. Когда мы с ним пришли в гости к Дине Терещенко, она это сразу поняла:
– У вас ничего не получится, он слишком красив.
Но это было потом, в чёрную полосу, когда и так всё было плохо, карета стала тыквой, а лакеи – крысами.
А тогда… Мы сидим на ступеньках в Доме союза и слушаем любимых поэтов. Зал переполнен, нас впустили без мест. Мы на ступеньках, они на сцене, хотя мы почти ровесники. И ни тени зависти в душе! Всё ещё будет у меня, я уверена, и ведь сбылось же!
Но когда ещё это будет. Сколько за это нужно съесть кислых яблок у встречной яблоньки, как та падчерица, ситных пирожков, делать всё то, на чём проверяет на прочность судьба.
Я даже не огорчаюсь, когда Сергей Поделков ругает меня в докладе за мелкобуржуазность. Были у меня стихи в сборнике, как я любуюсь мужем и сыном, а муж хочет ещё и дочку.
– Зачем нам все эти семейные радости! – гремел он с трибуны.
Какие семейные радости, я не замужем, и я ещё не знаю этого, но у меня никогда не будет ни сына, ни дочки.