Я убил Бессмертного - Том 3
Шрифт:
Открыв глаза, девушка скользнула внутрь. Держась у самой стены, пригибаясь, чтобы не попасть под скудный лунный свет, она поползла дальше, к мортуарию. Любопытство вело её. Страх? Страх был. Немного. Было понимание того, как безрассуден её поступок. Но любопытство было сильнее.
Примерно за это отец и выставил её из столицы, пронеслось у неё в голове. За это безрассудство, за любовь лезть во всякое пекло вопреки здравому смыслу. Что ж — неужели дочери наместника, будущей правительнице, пристало бояться?
Ответ Юнджи —
В паре метров от неё раздался какой-то звук, и Юнджи дёрнулась, как от раскалённого металла… и тут же сообразила, что это лошади. Она добралась до конюшни. Две фигуры стояли чуть в отдалении, но уже достаточно близко — значит, пора остановиться. Может, укрыться тут? Даже если Мун со спутником увидят движение или услышат её, они решат, что это лошади беспокойно возятся.
Так и поступим. Юнджи тихо пробралась в приоткрытую дверь конюшни, присела и замерла, вглядываясь в щели. Тело в доспехах, лежащее на земле, она сейчас уже видела отлично — как и тонкую струйку крови, тянущуюся от её горло.
Внезапно мастер Мун и его спутник застыли — и быстро отошли в тень. Где-то ещё дальше зазвучали тихие голоса. Кажется, не она одна слышала крик. Что сейчас будет…
Человек, лежащий на земле — это, несомненно, экзекутор, приехавший этим вечером. Они ведь видели его на обратном пути — вместе с каретой и повозкой с жертвенными рабами. И они убили его? Но…
Едва ли экзекуторов кто-то любил. Даже если пытки, жертвы, казни являются для тебя обыденностью, такие должности никогда не пользуются любовью. Уважением, страхом… но и только.
Дело было в другом: в силе. В экзекуторы обычно шли опытные мастера, и убить одного из них вот так, легко и быстро… Юнджи почувствовала, как её уважение к мастеру Муну растёт. Что бы там ни было, какие бы цели он не преследовал — своё дело он знает.
Она притихла, вслушиваясь в далёкие слова стоящих у трупа мужчин. Странно, слова второго она слышала, но… как-то смутно, неразборчиво. Как если бы те звучали на каком-то другом языке. Зато слова учителя доносились до неё более-менее слышимо.
—…вон дети, запертые за решёткой. Через два дня местный церковный праздник, и их должны принести в жертву, максимально мучительным способом. За это местные аристократы…
…что?
Так они из Светлых? Их тех самых повстанцев, роль которых учитель днём заставлял их примерять на себя? Это в их обычаях — считать «аморальными» жертвоприношения. И потом, что ещё за «местные»? Разговор ведётся так, будто мастер Мун местным себя не считает (и дело не в городке, а вообще), а его собеседник вообще не понимает, что происходит.
Сама Юнджи никогда детей в жертву не приносила. Нет, не потому, что жалела или считала плохим — просто в её семье, правящем роду, было принято иное. Отец часто повторял — как ему самому говорил его отец, покойный дед — что только дурак, трус или слабак будет увеличивать свою силу,
В их доме на праздники убивали врагов — тех, кто воевал с их родом, открыто или тайно. Благо, их хватало с запасом. Так делала Юнджи, так делал весь её род и все, кто были к этому роду близки.
С другой стороны, Юнджи никогда не считала смерть юных жертвенных рабов возмутительной трагедией — просто глупостью, придуманной трусами, не более.
Что ж, было очевидно, что взгляд мастера Муна на этот вопрос совершенно иной.
—…разумеется, — пока она размышляла, мужчины продолжали говорить. — Намерен прикончить тех, кто приносит в жертву детей по праздникам. Тоже не спасение мира, но дело, несомненно, доброе. Ты со мной?
Юнджи охватил страх. Значит… всё ложь? Мастер Мун — или как там его на самом деле зовут — из Светлых? Видимо, тогда, во время схватки, настоящий мастер Мун был убит, а этот тип — один из нападавших. Зря она не дала Юну его добить…
…две тени двинулись в жилым помещениям. Юнджи замерла; где-то за её спиной тихо храпели лошади, недовольные ночной вознёй, но девушка этого совершенно не замечала. Мысли роились в её голове.
Страх, пожалуй, усилился — но, к её чести, не был главным чувством. Главной была… неуверенность.
Что ей делать теперь? Звать стражников — может, они ещё сумеют спасти Темнейшего и послушников? Рассказать обо всём местным аристократам, которые далеко не факт, что поверят ей? Сообщить отцу письмом?..
Однозначного ответа не было, и что-то останавливало девушку от того, чтобы выбраться сейчас из конюшни и броситься за помощью. Она просто сидела там, оцепенев, стараясь даже дышать через раз, чтобы не издавать лишних звуков, и ожидая, что же будет дальше.
— Последний, — довольно констатировал я, вытирая меч.
Всего в здании было не так много народу: прелат, чья голова сейчас покоилась на столе, по соседству с бутылкой изысканнейшего вина; его гость, чьи внутренности устилали пол той же комнаты, и трое послушников, зарезанных прямо в своих постелях.
Я бил быстро, не растягивая мучений жертв специально. Не потому, что жалел их… просто не хотел наделать слишком много шума. К тому же, боялся войти во вкус. После каждого убийства на меня накатывала волна кайфа — меньше, чем после рыцаря, но всё же ощутимая.
— И для чего был нужен я? — хмуро уточнил Ральф. — Ты всё сделал сам, Готфрид.
По его взгляду было видно, что теперь он будет относиться ко мне втрое подозрительней. Он убедился в том, насколько я опасен.
— Чтобы смотреть и соображать, — весело отозвался я. — Ты же видел это всё. Церковную утварь из мелких детских косточек. Пыточные инструменты, лежащие у тех послушников буквально на прикроватной тумбочке, вместо плюшевого мишки. Неужели недостаточно?