Я убиваю
Шрифт:
Он подходит к обнаженному телу, лежащему в саркофаге, оглядывает его высохшие, словно из пергамента конечности, медленно осматривает с ног до головы, покрытой тем, что еще недавно было лицом другого человека.
У него сжимается сердце.
Нет ничего вечного. На маске уже видны первые признаки разложения. Спутанные волосы потускнели. Кожа покрыта пятнами и начинает морщиться. Скоро, несмотря на все его старания, она станет такой же, как и скрытое под ней лицо. Он смотрит на тело с бесконечной нежностью, взглядом, исполненным любви, которую ничто не может уничтожить.
Он хмурится и стискивает зубы от гнева и возмущения.
Неправда,
Мрак означает темноту. Темнота означает ночь. А ночь означает, что охота должна продолжаться.
Он улыбается. Жалкие глупые собаки. Лают, щерясь, чтобы скрыть страх. Глаза их, пораженные куриной слепотой, силятся разглядеть что-то во мраке, в темноте, в ночи, чтобы узнать, куда отправится жертва, ставшая охотником.
Он – некто и никто. Он – король.
У короля нет вопросов, только ответы. Королю ничто не любопытно, он во всем уверен.
Любопытство он оставляет другим, всем, кому оно необходимо, всем, у кого оно так или иначе проявляется во взгляде, в невольных жестах, тревоге и волнении, которое бывает порой столь сильным, что перехватывает дыхание. У жизни такой сложный запах, и все же его легко распознать.
Запах жизни ощущается летом в трамваях, заполненных людьми с их подмышками и ладонями. Им пахнет еда и кошачья моча, от которой в иных переулках можно задохнуться. Им резко отдают ржавчина и солоновато-горькая вода, пожирающие металл, им пахнут карболка и порох.
А еще здесь, в предчувствии угасания, встают два извечных вопроса – «когда?» и «где?»
Когда же наступит тот последний вздох, что сдерживают, стиснув зубы в животном оскале, потому что знают: если испустить его, то следующего вздоха уже не будет? Когда, в какое время дня или ночи, уже отмеченное на остановившихся часах, пробьет эта последняя и никакая иная секунда, оставив все прочее время миру, который продолжит вращаться и заниматься другими делами? Где – в постели или на сиденье машины, в лифте, на пляже, в кресле, в номере гостиницы – ощутит сердце этот острый укол, вслед за которым настает бесконечное, тревожное и тщетное ожидание следующего удара после паузы, что длится и длится, пока не превращается в вечность. Иногда все происходит так быстро, что последний всплеск – это по сути успокоение, но не ответ, поскольку в момент этой ослепительной вспышкой уже не успеть ни понять, ни даже услышать что-то.
Он знает, что должен делать. Он уже делал это и сделает еще, пока будет необходимо.
Там, за пределами его дома, много масок, которые носят люди, не заслуживающие ни своей собственной, ни какой-либо другой внешности.
Что случилось, Вибо? Отчего так смотришь на меня? Что-то не так?
Он ободряет его взглядом, улыбается, глаза блестят, голос успокаивает.
– Нет, Пасо, все в полном порядке. Я смотрю на тебя, потому что ты необыкновенно прекрасен. И скоро будешь еще прекраснее.
Ох, неужели? Не говори мне, что…
Он
– Стоп. Больше ни слова. Секрет секретов, помнишь?
А, так это секрет секретов? О нем можно говорить только в полнолуние…
Он улыбается при воспоминании об их детских играх в те немногие минуты, когда не было рядом этого человека, загрязнявшего их воображение единственной дозволенной им игрой.
– Да, Пасо. А полнолуние уже скоро. Совсем скоро…
Он поворачивается и направляется к двери. В соседней комнате музыка умолкла. Теперь там стоит тишина, которая кажется ее естественным продолжением.
Куда ты, Вибо?
– Сейчас приду, Пасо.
Он оборачивается и с улыбкой смотрит на тело, лежащее в стеклянном гробу.
– Сначала мне надо позвонить…
30
Они все находились на «Радио Монте-Карло» и ждали – как ждали каждый вечер. События последнего времени сильно взбудоражили всех, и народу в вечерний час собиралось больше обычного.
Сейчас к ним присоединился инспектор Готте с двумя сотрудниками, которые установили свои компьютеры, более мощные и сложные, чем имелись на радиостанции, и подсоединили их к сети. Вместе с инспектором прибыл молодой паренек, лет двадцати пяти, живой, шустрый, с коротко подстриженными мелированными волосами и пирсингом в правой ноздре. Он стал возиться с дискетами и компакт-дисками, невероятно быстро набирая что-то на клавиатуре, так что Фрэнк, стоя позади, не успевал следить за движениями его пальцев.
Парня звали Ален Тулуз, и он был известным хакером по прозвищу Пико. Когда Фрэнк представился ему, тот, услышав про должность, ухмыльнулся, и глаза его хитро блеснули.
– ФБР? Гм… – произнес он. – Я заходил к ним как-то раз. Да нет, даже несколько раз. Сначала было легко, а потом они стали умнее. Не знаешь, может, они хакеров привлекли в консультанты?
Фрэнк не мог ответить на такой вопрос, но ответ уже не интересовал парня. Он вернулся к своей аппаратуре. Теперь он молниеносно набирал что-то на клавиатуре, поясняя свои действия.
– Прежде всего установлю защитный «файрвол», то есть сетевой фильтр. Если кто-то попытается войти, сразу замечу. Обычно достаточно просто помешать доступу извне – и все. Но сейчас нужно обнаружить попытку входа так, чтобы на другом конце нас не заметили. Я поставил программу, которую сам написал, она позволит поймать сигнал и проследить его путь. Это может быть и какой-нибудь троянец…
– Что значит «троянец»? – спросил Фрэнк.
– Сообщение, которое путешествует незаметно, под прикрытием другого, как некоторые вирусы. Вот на этот случай я ставлю защиту с этой стороны, и не хотелось бы, чтобы сигнал, который мы поймаем, когда поймаем…
Он помолчал, развернув карамельку и положив ее в рот. Фрэнк отметил – Пико нисколько не сомневался, что сигнал будет зафиксирован. Должно быть, он был очень уверен в себе, этот парень. Такова уж философия пиратов от информатики. Самомнение и издевка, побуждавшие их совершать поступки, не предусмотренные уголовным кодексом, но имевшие только одну цель – показать будущим жертвам свое умение обойти любую защиту, любую преграду, возведенную на их пути. Этакие современные Робин Гуды с «мышкой» и клавиатурой вместо лука и стрел.