Я угнал машину времени
Шрифт:
И все представили себе этот образ жизни: четыре магнитофона — и на каждом крутится пленка: Брэк, Учитель, Праматерь и Метр.
Брэк (меланхолически крутится). Чем бы таким заняться? Двадцать метров прошло, а ничего не меняется. С одинаковой скоростью ничего не меняется… Ты здесь, Праматерь?
Праматерь (так же бесстрастно крутится). Здесь. А может, не здесь. Я не вижу, где я.
Брэк. Ничего. Главное, что ты крутишься. А то одному крутиться… Как у тебя со скоростью?
Праматерь. Четыре в минуту.
Брэк. То же самое.
Праматерь. Пускай быстрее. Только бы веселей.
Брэк. Как у тебя напряжение?
Праматерь. Нормально.
Брэк. А громкость?
Метр (взрывается, внешне спокойно крутясь). Перестаньте! О другом не можете поговорить? Как скорость? Как громкость? Как напряжение? Я не хочу об этом слушать! Я не хочу об этом думать! Я хочу просто крутиться! Просто крутиться, как все!
Брэк. У тебя сейчас лопнет пленка.
Метр. Пускай. Дайте мне выпить.
Учитель (с четвертого магнитофона). Ты не можешь выпить.
Метр. Я не могу? Вы шутите!
Учитель. Друзья, не будем ссориться. Мы опять вместе, как в прежние времена. Правда, мы не можем видеть друг друга, а если б и видели, все равно б не узнали. Все осталось там, в прежней жизни: и добрые глаза нашей Праматери, и пьяная физиономия Метра, и Брэк с его барабанными палочками, угнетающими барабанные перепонки, — все осталось там. Но мы сохранили главное: наши личности, наши индивидуальности, которые вознесли нас над смертной природой.
Брэк. Он уже десять метров наговорил, я специально следил за временем.
Учитель. Мы не можем видеть друг друга, мы не можем друг к другу подойти. Мы не можем сходить в кино, посидеть у телевизора, мы не можем ни сидеть, ни ходить, мы можем только обмениваться мыслями. И мыслить. Раньше мы не ценили этого высокого наслаждения — мыслить, а теперь нас ничто не отвлекает от него. Так будем же мыслить, будем обмениваться мыслями! Начинай, Брэк!
Брэк. Почему это я?
Метр. Кто-то должен начать. Для начала.
Брэк. Но почему же я?
Метр. Ты любишь звучать. Давай прозвучи какой-нибудь мыслью.
Брэк. Пусть прозвучит Праматерь. Она женщина.
Праматерь. Неужели ни у кого нет какой-нибудь мысли?
Брэк. Наверно, есть у Учителя.
Метр. Да, Учитель, это по твоей части.
Учитель. Хорошо, вот вам мысль: «Я мыслю, значит, я существую».
Метр. Это — мысль?
Учитель. Ее высказал Декарт, французский ученый.
Брэк. Хорошо высказал. Мыслишь, — значит, существуешь, не мыслишь — не существуешь. И кончен бал.
Учитель. Предлагаю вам эту мысль для обмена.
Метр. Такую мысль даже не знаешь, на что обменять.
Праматерь. Учитель, придется тебе сказать еще одну мысль. Чтобы было на что обменять предыдущую.
Учитель. Не могу же я обмениваться мыслями сам с собой. Причем учтите: существует лишь тот, кто мыслит, и если вы не будете мыслить…
Метр. Да, положеньице…
Брэк.
Праматерь. Она крутится, а мы даже не существуем. Для чего же она крутится? Брэк, неужели ты ничего не можешь придумать?
Брэк. У меня когда-то была одна мысль. Я еще сказал ее Метру, а он так и ответил: «Брэк, это мысль». Ты не помнишь. Метр?
Метр. Как же не помню? Такие мысли ты не часто высказываешь. Ты сказал: «Метр, у меня есть одна мысль…
Брэк. Точно! Я так и сказал: «Есть одна мысль». И какая же, Метр?
Метр. Ты сказал, что у тебя есть мысль купить гитару. А я тебе ответил, что это мысль. Но теперь, ты знаешь, я начинаю в этом сомневаться. Как-то уж очень эта мысль отличается от мысли Учителя.
Брэк. Мысли не могут быть все одинаковые. Иначе как ими обмениваться?
Учитель. Вот это мысль, Брэк. Теперь ты сказал настоящую мысль: нужно не просто мыслить, нужно мыслить по-своему.
Брэк. Значит, я существую? Да, теперь я чувствую, что я существую.
Праматерь. А как же я, Брэк?
Брэк. Очень просто. Ты просто мысли, понимаешь? Мысли — и будешь существовать!
Праматерь. Надо что-то придумать. Надо что-то придумать.
Метр. А пленка крутится, крутится…
Пленка крутится, крутится… Но молчит Галилей. И молчит вся компания, глядя, как крутится пленка.
Метр первым приходит в себя:
— Может, выпьем? У меня есть хороший тост. Если потом, после всего, от нас что-то останется, то пусть это будет не способность мыслить. Пусть это будет способность… — Он выпил и снова себе налил, но никто не последовал его примеру.
— Какая способность? — не поняла Праматерь.
— Вот эта, — Метр постучал пальцем по скульптуре Байрона, полагая, что стучит по бутылке.
Наступила долгая пауза. И вдруг заговорил Галилей:
— Древний вопрос «Что есть истина?» до сих пор остался без ответа. Жизнь многих истин похожа на жизнь человеческую: сначала их подгоняют под известные образцы, потом долго и упорно не замечают. А замечать начинают лишь тогда, когда истина устаревает и становится общепринятым образцом, под который подгоняются вновь рожденные истины…
Смерть истины — рождение лжи, говорил Галилей, но это нельзя понимать упрощенно. Ведь и лжи приходится нелегко. Ложь при жизни тоже не признают, ее при жизни считают истиной. И лишь после смерти, когда ложь умерла, ее называют по достоинству — ложью.
Метр попросил переменить пластинку. Вернее, пленку. Учитель не решался оборвать жизнь Галилея на полуслове, хотя знал, что пленка все равно кончится. Рано или поздно кончится. Но как обрывать человека на полуслове?
Праматерь откопала какой-то альбом и принялась рассматривать репродукции. Этот Галилей, конечно, умница, недаром его проходили в школе, но Праматери вдруг стало скучно, как бывало когда-то в школе, и она не могла себя пересилить, хотя ей не хотелось обижать старика.