Я украду твой голос
Шрифт:
На следующий день Марк Ривун сидел в кресле дантиста.
— Помилуйте, у вас хорошие зубки. Зачем же их все выдергивать? — суетился старый еврей, принявший молодого человека по просьбе дирижера Норкина. — Ну, разве что, правый нижний. Там развивается кариес. Хотя я рекомендовал бы вам маленькую пломбочку.
Но Марк был непреклонен.
— Лечить не будем, выдирайте. Они мне мешают.
— Сразу все?
— Да.
— Но это же больно. Вы несколько дней не сможете полноценно питаться.
— Потерплю. Приступайте, доктор. Мне вас рекомендовали как самого лучшего специалиста.
После этой фразы,
— Кто бы в этом сомневался. Есть еще Либензон, но он в Одессе. Хотя с вашим случаем, молодой человек, и кузнец справится. А вот если вам понадобятся золотые короночки, милости прошу. Всё исполню в лучшем виде. Ради Альберта Михайловича. С него — контрамарочки.
Глава 14
Радикальная операция по удалению коренных зубов не помогла Композитору. Он еще лучше, чем прежде, научился вызывать беспокойство и нагнетать страх, но добиться безотчетной любви слушателя ему не удавалось. Хотя секрет ангельского голоса остался нераскрытым, Марк жалел лишь об одном, что очень поспешно умертвил знаменитую певицу и не успел в деталях рассмотреть ее горло и голосовые связки. По вечерам его мучила назойливая мысль. Ему казалось, что если бы он терзал певицу подольше и располосовал ее глотку поглубже, то ему наверняка открылась бы тайна чудесного голоса.
Альберт Норкин всё реже привлекал Марка для участия в репетициях и концертах. Во-первых, он поднаторел в качестве дирижера и сам замечал типичные ошибки музыкантов. Во-вторых, его слава была столь высока, что небольшой сбой или посредственное выступление не могли ее серьезно поколебать. А в-третьих, и это самое важное, присутствие угрюмого молодого человека с необъяснимыми способностями его уже давно физически тяготило.
Альберт Михайлович прекрасно понимал, что от человека с таким чутким слухом, да еще живущего с ним в одной квартире, утаить ничего невозможно. Поначалу это обстоятельство его не на шутку тревожило. Он опасался, что Марку станет известно о его махинациях со средствами, выделявшимися государством на содержание театра. Но обретенный племянник, к счастью, не проявлял никакого интереса к денежным вопросам. Если бы Альберт Михайлович сам не покупал для юноши новую одежду, то Марк ходил бы в одном и том же костюмчике, пока ткань не расползется. С годами равнодушное отношение Марка к деньгам и бытовым благам никак не менялось. Норкин постепенно унял свои нервы.
Однако в последнее время его волновало совсем другое. Бешеная слава, которую он приобрел как дирижер и композитор, покоилась лишь на том, что никто не знал о роли фиктивного племянника в этом успехе. Весь жизненный опыт Альберта Михайловича доказывал, что человеческое молчание — весьма зыбкий фундамент для благополучия. Хотя к любым формам публичной известности Ривун проявлял полное безразличие, в последние месяцы в его поведении что-то изменилось. Марк стал читать странные книги по медицине, порою исчезал куда-то, проявляя невиданную ранее самостоятельность. В эти часы дирижер не мог его контролировать. А что, если он случайно проговорится, напьется и разболтает о своей причастности к сочинению музыкальных произведений, под которыми стоит подпись Норкина? Или начнет бахвалиться перед понравившейся девушкой?
Порой Норкину страстно хотелось раз и навсегда избавиться от выросшего племянничка. Он уже прикидывал, что может оставить дирижерство, уйти со службы, объявив всем, что посвящает все свои силы сочинению музыки. Тех произведений, которые уже крутятся на пластинках, и тех, которые спрятаны в виде нотных записей в его загородном доме, с лихвой хватит на безбедную жизнь. За четыре года паренек написал столько, что карательные органы могли спокойно арестовать и отправить в лагеря лет на пятнадцать всех членов Союза композиторов. Музыкальная общественность их отсутствия и не заметила бы.
Норкин уже со страхом подумывал о радикальной мере, но в преддверии очередной годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции его вызвали в ЦК партии и поручили подготовить праздничный концерт в Большом театре, на котором будет присутствовать сам товарищ Сталин. Пускать на самотек столь ответственное выступление было бы верхом безрассудства. Альберт Михайлович нуждался в очередном оглушительном успехе. Он выгреб из бездонных запасов патриотическую кантату и попросил Марка принять участие в ее подготовке.
Перед самым концертом взволнованный Альберт Михайлович попросил Марка спрятаться на сцене и помочь своим голосом «повысить градус патриотизма у слушателей». Марк согласился. Он, как бывало и раньше, затаился в глубине сцены под потолком на оборудовании для монтажа декораций. Из этой точки звуковые волны плавно и ненавязчиво распространялись над залом, незаметно сливались с основной музыкой и окутывали зрителей. Для усиления эффекта на этот раз он прихватил алюминиевый рупор. Марк прекрасно знал, в каких местах кантаты надо соединить свой голос с эмоциональной музыкой, чтобы в зале не осталось ни одного равнодушного зрителя.
Концерт начался с небольшим опозданием, после прибытия в театр задержавшегося Сталина. Офицеры МГБ, весь день тщательно проверявшие здание театра, усилили контроль зрительного зала и сцены. Два сотрудника в штатском появились за кулисами. Марк, устраиваясь поудобнее, задел рупором металлическую опору. Офицеры удивленно задрали вверх головы. Их взору предстал затаившийся под потолком террорист со странным оружием крупного калибра, направленным в зал. Высота, на которой находился преступник, позволяла ему держать под прицелом правительственную ложу. Один точный выстрел из столь грозного оружия мог обезглавить великую страну!
Разгадав коварный замысел, офицеры дружно выхватили пистолеты. Стрелять было нежелательно, поднимется паника. Лишний шум тоже ни к чему. Старший по званию вытянул руку и грозно просипел снизу вверх:
— Не двигаться! Плавно опускаем оружие, одно резкое движение, и я стреляю.
Визгливая интонация не скрыла от Марка внутреннее состояние людей с пистолетами. Оба агента были насмерть перепуганы увиденным и не знали, что предпринять. Несмотря на это, сдаться на их милость — крайне легкомысленное решение. Объясниться с ними вряд ли удастся. Раз, приняв его за врага, они не отступятся, это не в их правилах. Марк знал, что в подвалах МГБ могут сломать кого угодно. Бывая на Лубянке, он не раз слышал предсмертные стоны из огромного административного здания с двумя внутренними двориками, занимавшего целый квартал.