Я уже большая
Шрифт:
_______________
* В и ц а - прут.
Как раз в это время из дверей вышел урядник. Он был в белом мундире, в начищенных до зеркального блеска сапогах.
Овде он был хорошо виден - низкорослый, широкоплечий, с маленькими колючими глазками. Девочка сразу узнала его: это он делал обыск в их избе, когда арестовывал Сергу три года назад.
"Говорили, он удрал, когда царя скинули, - вспомнила она, - да, видать, зря болтали".
Урядник долгим взглядом оглядел толпу, спросил
– В чем дело, мужики? Что за шум?
В наступившей тишине отчетливо прозвучал голос Андрея:
– Народ требует, чтобы вы отпустили Ероша и Анну.
Отовсюду послышались возгласы:
– Хватит изматываться над нами!
– Кровопийцы!
– И на вас найдется управа!
– Не выпустишь, по-другому заговорим!
Урядник прочесал толпу глазами, ответил как бы недоуменно пожав плечами:
– Господи, да кто же их держит? Поверьте, мужики, ни я, ни старшина здесь совершенно ни при чем. Это Амону в голову взбрело.
– Он повернулся к дверям, приказал: - Эй, писарь, пусть женщина и работник выйдут. А вы, мужики, ступайте по домам. Вон и заутреня началась.
И верно, над посадом поплыл перезвон колоколов: Ляпичи-нюричи-шоричи-сугон-н! Ляпичи-нюричи-шоричи-сугон-н!
Женщины, крестясь, стали расходиться. Сняв шляпы, крестили лбы старики. А мужики помоложе галдели по-прежнему, будто и не слыша колокольного звона.
Выпущенного из правления Ероша окружили плотной толпой, слышались сочувствующие голоса, раздавались проклятия Амону.
Ерош, бледный, всклокоченный, поднял над головой тяжелые кулаки:
– Погоди, Амон, ты меня еще попомнишь!
Когда с крыльца правления сошла Анна, Овдя кинулась к ней, прижалась к ее груди:
– Мама!
Мать погладила ее по волосам, сказала:
– Пойдем, доченька, домой, пойдем скорей.
До дому шли молча. Войдя в избу, мать тяжело опустилась на лавку, спросила напрямик:
– Ты Сергу выпустила?
– Я.
– Да как же ты не побоялась? И зачем тебе в эти дела лезть?
– с укором спросила мать.
– А зачем дядя Серга за Микиту заступился?
– возразила Овдя.
– И Андрей тебя сегодня выручил, - напомнила она.
Мать вздохнула:
– Так-то оно так, да только ведь ты еще дите...
Овдя засмеялась:
– Нет, мама, я уже большая. Так и дядя Серга сказал!
Мать покачала головой и ничего не ответила.
Неожиданно в небе загрохотало. Еще недавно не было ни облачка, а теперь над посадом повисла черная туча, на улице потемнело.
Овдя с матерью кинулись закрывать двери, окна, трубу и волоковое оконце в закуте, чтобы в дом не залетела молния.
Снова раздался тройной раскат грома и, утихая, уплыл куда-то за речку. Из-за реки плотной серой стеной
И вот уже первые крупные капли упали на дорогу, поднимая фонтанчики пыли.
Овдя вспомнила про холсты, расстеленные в огороде, и побежала через двор. Кое-как сгребла холсты в охапку, бросила под навес.
Вдруг, словно сухой горох рассыпали, по крыше ударил град.
Мать выбежала на крыльцо с помелом в руках.
– Овдя!
– крикнула она.
– Помело вынеси!
Овдя и раньше слышала от матери, что град останавливают помелом. Она схватила помело, выставила его за ворота и вбежала к матери на крыльцо.
Перекрывая стук градин, громко ударил на церкви самый большой колокол: Сугон-н, сугон-н, сугон-н. Колокольный звон должен был отогнать грозовую тучу.
Град кончился так же внезапно, как и начался.
Мать сказала:
– Коли побило посевы, вешай суму на плечо да ступай по деревням, как Манёнь.
Манёнь была известной в округе старухой-побирушкой.
– Над полями не было тучи, - стала успокаивать Овдя мать.
– Да и тут град был совсем недолго. Ничего посевам не сделалось.
– Ох, сердце не на месте. Надо бы сходить посмотреть.
– Я сбегаю, - предложила Овдя.
После небольшого раздумья мать сказала:
– Вместе пойдем. Занеси помело в избу да оденься в чистое: к деду на хутор пойдешь. Нельзя тебе сейчас хозяину твоему на глаза показываться. Ведь он так в волостном правлении уряднику и сказал: "Или батрак мой арестанта выпустил, или девчонка-работница, больше некому". Так что собирайся, поживешь у деда день-другой, авось у Амона злость пройдет.
Овдя быстро собралась, они заперли дом и вышли на дорогу.
После дождя стало прохладно, идти было легко, и Овдя с матерью не заметили, как отшагали четыре версты от посада до своего надела.
Обошли озимый клин, и мать с облегчением вздохнула: град, как видно, прошел стороной, только дождем и ветром помяло и прибило к земле всходы, но это не беда, серп поднимет, а сноп выпрямит.
Взглянули на яровые. Овес нынче уродился редок, да и в хороший год много ли возьмешь с такой узкой, как лыко, полоски?
Немного отдохнув, пошли по тракту дальше.
Вскоре нагнали нищенку Манёнь. Она шла как раз на мельницу, неподалеку от которой на хуторе жили Овдины дедушка с бабушкой.
– Вот тебе, дочка, и попутчица, - сказала мать.
– Иди дальше с Манёнь, а я домой вернусь. Завтра утречком навещу тебя.
Высохшая и сгорбленная старушка шла так быстро, что Овдя едва за нею поспевала. Да и то сказать: нищего ноги кормят.
– Три деревни обошла, угощать угощают, а подают мало, - пожаловалась Манёнь.