Я в порядке, и ты тоже
Шрифт:
– Их нельзя смывать в туалет, – отметила я.
– Но это гигиеничнее, чем туалетная бумага, – сказал Санджей. – Это доказано исследованиями.
Санджей Лагари Кар, святой покровитель бесполезных мелочей.
– Спасибо, – сказала я.
Он пожал плечами. Потом бросил в кучу свое белье и шагнул под душ.
Минуту я сердито смотрела на шторку, а потом взглянула на лежавший у моих ног телефон. У меня оставалось семнадцать минут для того, чтобы приготовить детям ленч, чтобы они смогли взять его с собой в лагерь, одеться, прихорошиться и выскочить за дверь… «Навсегда», – на секунду,
Я собиралась быстренько ополоснуться, но теперь мне пришлось бы либо согласиться с тем, что Санджей не выйдет отсюда до тех пор, пока я не уйду, либо столкнуться с его реакцией на мою просьбу оставить немного воды в озере Мичиган.
Я побежала обратно в спальню и натянула платье. Я как раз разминала мышцы на плечах, пытаясь застегнуть молнию, когда в спальню вошел оживленный Санджей, обернутый полотенцем.
– Как я выгляжу? – спросила я. В девять у меня было назначено совещание с начальницей, Иоландой, и я выбирала между платьем и брючным костюмом банковского кассира.
Сев на кровать, Санджей окинул меня взглядом.
– Ты замечательно выглядишь, – сказал он, но я была почти уверена, что его глаза не поднялись выше моих колен.
Я вздохнула. Моя ближайшая подруга Дженни называла Санджея «Вещь № 3». Если бы это был кто-то другой, а не Дженни, я бы обиделась. Конечно, кто бы знал, что иногда я на самом деле воспринимала мужа как своего третьего и, возможно, как самого нелюбимого ребенка. Теперь я тоже называла его «Вещь № 3», впрочем, только в разговоре с Дженни.
В любом случае Мэтт, ее муж, тоже не был идеалом. Поскольку большую часть своего детства я провела без матери и была воспитана отцом, проводившим больше времени на работе, чем дома, я бы никогда не смогла смириться с тем, что Мэтт все время находится в разъездах. Но Дженни говорила, что очень любит его, что охотно мирится с этим, даже если время от времени чувствует себя заброшенной. Вот почему хорошо иметь подругу, с которой можно всем поделиться, – это дает тебе возможность обозреть чужую жизнь с высоты птичьего полета. Что, в свою очередь, напоминает о том, что все твои несчастья – это твой выбор.
По правде сказать, иногда я размышляла о лучшей доле. В браке Дженни была куча всего, чему можно было позавидовать, в том числе и то, что ей не нужно было каждое утро бежать на работу, потому что Мэтт зарабатывал уйму денег. Дженни тоже немало зарабатывала, ее «маленький веб-сайт» превратился в многотонный грузовик, но в ее заработке не было необходимости. И хотя она никогда не говорила об этом, я была почти уверена, что на нее давят стены ее большого и со вкусом отделанного дома или что Сесили, ее единственный и до смешного благовоспитанный ребенок, пытается лишить ее жизнь всякой фантазии. Сидя за столом, Дженни не смотрела на сидящего напротив Мэтта (который никогда тщательно не разжевывал куриные наггетсы и листал свой телефон с открытым ртом), раздумывая, что же случилось после свадьбы с умным, воспитанным мужчиной.
Потому что она не подавала на ужин куриные наггетсы.
(Дженни и Мэтт все время занимались сексом.)
На самом деле мне не хочется уезжать, успокоила я себя, бросаясь на кухню, чтобы покончить с ленчем для детей. У меня было такое детство, что я считала большим везением то, что у меня появились полная семья и собственный дом со школой под боком, даже если порой
Но отец знал, что мне можно доверять, что я буду дома, пока он работает, и накормлю и перебинтую моего младшего брата Ника, по крайней мере, постараюсь. Тогда как у Лорри была маленькая Оливи, казавшаяся вполне обычным ребенком до тех пор, пока вы не понимали, что ее крепчайшие объятия были первым шагом срежиссированного плана вонзить в вас свои зубы. Ввиду этого, я осознанно старалась не жаловаться Лорри на бои без правил, которые Майлз и Стиви вели на сетчатом батуте у нас на заднем дворе, и не рассказывать ей по секрету о пылкой вере Санджея в то, что выдернуть мятую одежду из сушилки и надеть ее – это все равно что «постирать».
Однако я прекрасно сознавала, что жизнь в полугипнотическом состоянии, которую я веду, была лишь на четверть удачной, учитывая все приложенные мной усилия. Я уехала из Бруклина и поменяла любимую, но малооплачиваемую работу на более доходную должность в отделе развития в главном университете Среднего запада – том самом, где Санджей проучился полтора семестра в медицинской школе, прежде чем признаться себе в том, что в действительности он не хочет быть врачом (неважно, что я указывала ему на это за несколько лет до того, когда он только начал готовиться к поступлению туда, потратив на это кучу денег).
Когда стало очевидно, что мы не сможем переехать с детьми обратно в Нью-Йорк, не продав на черном рынке какой-нибудь орган, я отыскала самых лучших соседей в нашем университетском городке. Я выбрала единственный дом, который мы могли позволить себе в желаемом нами округе, и теперь отдавала 29 процентов своей зарплаты (не считая налогов) на оплату ипотеки. (Санджею наконец начали платить за его редкие музыкальные обзоры и статьи, которые он писал, тем не менее я подталкивала его к тому, чтобы он пополнял этими деньгами наш анемичный сберегательный счет, вместо того чтобы вкладывать их в дом.)
Эти решения оправдали себя. Стиви уже научилась читать. Они с Майлзом играли на заднем дворе, не покрытом асфальтом. Жизнь, которую мы вели, была не настолько дорога, чтобы из-за почти постоянной безработицы Санджея мы сильно нуждались. И, разумеется, я познакомилась с Дженни, благодаря чему жизнь в пригороде стала казаться мне вполне сносной.
Я любила своего мужа. Я любила своих детей. По большому счету, мне нравилась моя жизнь.
Но я до чертиков устала.
И, может быть, поэтому тем июньским утром, когда Санджей, обернутый полотенцем, сидел, развалившись, и листал телефон, когда я, как заводная, бегала кругом, загибала ресницы, одновременно заталкивая в контейнеры овощную соломку и застегивая молнии на рюкзаках двух бездельников в человеческом обличье, я позволила себе ужасную крохотную поблажку.