Я ваш Тургенев
Шрифт:
Смешно, прямо литература какая-то.
– Ну и что?
– Почему-то он решил, что нам это интересно.
Ни до того, ни после с нами никто из местных (тем более о политике) особенно не общался.
В тот день я купил украинскую и русскую прессу, читал всякие комментарии, злился, а через несколько дней не удержался и написал нашему герою что-то ироническое из ближайшего интернет-кафе. Типа «ну и что вы теперь скажете?». Зачем написал? Не знаю. Может быть, нужен был собеседник.
И что вы думаете, он мне ответил именно так, как я и говорил: «А я верил, ошибся, но будем надеяться» и
На следующий день я зашел в небольшую кофейню у дороги на Судак, где была открытая терраса и было видно одновременно и горы и море. Пока не стемнело, сидел за столиком и смотрел на горы, на то, как проносятся по трассе Феодосия - Ялта машины и на бегущие по морю барашки. День был ветреный. Было хорошо так сидеть, понимать, что находишься в соседней, но все же уже немного другой стране. Почему-то вспоминались какие-то эмигрантские истории. И опять Крым. «Как был при Врангеле, такой же виноватый». Шучу. Уже, слава Богу, не «виноватый». Скорее Крым Бродского. Помните? «Пустуют ресторации. Дымят ихтиозавры грязные на рейде. И прелых лавров слышен аромат…».
У хозяйки была книжка, Дмитрий Седых - это из эмигрантов первой волны, средний литератор, но хороший журналист, потом он много лет был редактором эмигрантской газеты в Америке, в его книжке был хороший рассказ о ночном бегстве из Крыма, прямо перед наступающими красными.
И то ли было такое настроение, то ли от выпитых залпом 150 граммов местного коньяка, но я на полном серьезе думал, что сюда, в Крым, уезжать из Москвы не надо. Все-таки слишком близко. И в Константинополь или в Софию, как когда-то, тоже не надо. Надо (опять) дальше.
6
Ну, «дальше» дело пошло быстрее. Где-то в ноябре я вернулся, но, увы, не в Константинополь, а в серую, предзимнюю Москву и вскоре перед Новым, 2004 годом зашел к нему.
В их газете были трудности, и он переехал из маленькой отдельной комнатки на третьем этаже в большую, общую на втором, делил ее пополам с каким-то молодым парнем из «новых энергичных». Мы немного поговорили, он плохо выглядел и снова жаловался на здоровье и плохое настроение. Я спросил, почему. Политика?
– Да вы что?
– Он даже рассердился.
– Это меня волнует очень мало, вы же знаете мою точку зрения. Я грущу о том, что человеческая жизнь вообще печальна и плохо кончается.
И тут мне надо было бы порасспросить его поподробнее, наверное, он реально плохо себя чувствовал, да и выглядел неважно, но я почему-то рассердился и сказал: да? совсем не волнует? все еще?
Напрасно. Во-первых, я уже сказал, он плохо выглядел, во-вторых, в комнате находился посторонний человек, хоть с виду более-менее ничего, но кто сейчас знает, и, наверное, это его сковывало. Потом в иерархии их газеты молодой человек был ему равен, иначе их бы не посадили вместе, и ему совсем не стоило при нем всерьез спорить со мной о политике и вообще о чем бы то ни было отвлеченном. В корпоративные правила игры такой спор уже не входил, это я сразу почувствовал.
Но он тут же разозлился и стал говорить все то же, что и раньше, только с учетом текущих тогда деталей. Что, собственно, ничего особенного не происходит, а если я про бизнесмена Х., то он м…к и сам виноват. И тут я,
– А в том, - сказал он, - что если не платишь налоги, нечего лезть в политику.
– При чем тут это? А вы платите?
– спросил я, включаясь в эту идиотскую игру.
– А я в политику не лезу, - сказал он.
– И вообще, Х., возможно, готовил государственный переворот!
И мы еще немного поругались, развлекая его соседа (- Какой переворот, вы что?
– А такой, обыкновенный!), а потом он примирительно (все же пока слегка неудобно говорить такие вещи) сказал, что история с Х., может быть, и некрасивая, но не страшная, и добавил, что капитализм у нас уже победил все равно, несмотря ни на кого и ни на что. Посидит Х. дальше или не посидит. И что коммунисты больше не вернутся - это главное. И что рынок все постепенно расставит по своим местам.
А я тогда подумал, что про капитализм - это еще как пойдет, бабушка, как говорится, надвое сказала, но что, наверное, он прав, все же таких вещей, как с Х., они дальше делать не будут, потому что они же понимают, что так нельзя, они же не самоубийцы, не камикадзе, правда? У них же деньги там, да?
Но вместо этого я сказал:
– Капитализм бывает разный. И в Канаде, и, например, в африканской стране Нигерии, где тоже говорят, нефти много, - везде капитализм. И в Пакистане и в Бразилии - там тоже капитализм. Бриллианты от Картье в магазинах Сан-Паулу и полтора миллиона официальных нищих. Между прочим, Бразилия тоже когда-то была империей, вы слышали?
Он решил, что про Бразильскую империю это шутка, и сказал, что Россия находится не в Африке и не в Латинской Америке, а в Европе и что это не Пакистан, так как у нас нет ислама. И мы завелись еще на полчаса, горячо обсуждая все это, и его сосед даже вышел в какой-то момент, видимо, утомившись и удивляясь нашему нескончаемому спору, тем более странному в контексте проблем их газеты, которые не могли не затрагивать моего друга.
Глупо все это было, еще раз говорю и я, главное, понимал, что глупо, и что «не надо» и что он уже ничего другого не скажет, потому что (см. выше, once more) уже немолодой, потому что плохое настроение и, наверное, самочувствие, и привык уже за эти годы хорошо жить. Квартира в Москве - дом за городом, машина с шофером - тусовки, нормальные деньги, а пример с Х. хоть и «неопасный», но перед глазами. Жена была права: Счастливцев и Несчастливцев, вот кто мы такие, русская сладкая парочка, хоть кино снимай. Только я не пойму, кто из нас - кто.
Мы оделись и сошли вниз, и он по дороге, на лестнице поговорил с каким-то мужчиной средних лет в фамильярном духе, прямо как когда-то на «Маяковской». Но было видно, что этот якобы дружеский тон - ерунда и камуфляж и то ли мужик на него напрягается, то ли уже он на мужика, потому что я не почувствовал, как на «Маяковской», что в этой сцене он - начальство.
– Зачем вы ушли с предыдущего места?
– спросил я его, когда мы вышли на улицу.
– Возвращайтесь. Я видел, как по ТВ выступал их главный редактор и прямым текстом, не пожалев времени прямого эфира, сказал, что ему жаль, что вы ушли.