Я ваш Тургенев

Сергеев Слава

Но в сумме я как-то даже опешил от неожиданности, настолько это отличалось от того, что он говорил два года назад и всегда. По глупости я стал ему возражать, напомнил о кабинете на «Маяковской», о ночных рассказах по радио «Свобода», о первом романе и даже чувстве исторической ответственности… И мы немножко поругались. Он обвинил меня в модных в ту пору левацких взглядах, почему-то назвал себя убежденным консерватором и в свою очередь напомнил мне, что радио «Свобода» финансируется конгрессом США.

Мы ругались долго, минут сорок, но после «конгресса США» мне стало смешно и я решил, что не имею права его судить, что он человек немолодой и наелся советско-диссидентской

бедности выше крыши, а нормальной жизни было всего-то последних лет пять. Ему сильно неохота снова влезать в ту же шкуру, подумал я, и решил со всем соглашаться. Все-таки давно знакомы. Впрочем, когда он сказал, что Шендерович издевается над русским народом, я не выдержал.

–  И это говорите вы?!
– сказал я.
– А сами-то кто?

–  А я очень русский человек, - сказал он.
– Я люблю деревни, бабушек у ворот, церковь. Я там чувствую себя дома. Это мое. А не эта ваша Москва.

Я пропустил «эту вашу Москву» мимо ушей и довольно зло сказал:

–  Главное, чтобы бабушки вас так же любили, как и вы их. Чтоб это не было односторонним чувством.

–  А это неважно, - сказал он.
– Я же русский писатель, вы забываете. Мне не нужна взаимность.

Тут я спорить не стал. После бабушек разговор стал спокойнее, я как будто что-то понял, мы выпили чаю, который принесло небесно-загорелое создание лет двадцати с необыкновенно острым взором. Он рассказал мне, при каких обстоятельствах был сделан снимок его и В. Аксенова, висевший в кабинете на видном месте.

–  Аксенов играл для меня отчасти ту же роль, что я сейчас играю для вас, - сказал он.

Я хотел спросить, говорил ли Аксенов, что диссиденты издеваются над русским народом, но сдержался. А вдруг говорил? И мы вышли на улицу.

Как я уже сказал, стояла чудесная московская весна, кажется, была середина апреля, было уже тепло, солнце только начало садиться и начинались замечательные весенние сумерки конца рабочего дня, когда на улицах все еще много народу и машин, но все уже не озабочены и деловиты как днем. Его теперь возила старенькая, но персональная «волга» черного цвета. Это были перемены по сравнению с прежней работой, тогда у него тоже была «волга», правда новая и своя.

Кстати, я забыл сказать, что про ту «волгу», на вопрос, почему он не купит себе иномарку, ведь это плохая машина, - он также назвал себя консерватором.

Шофер куда-то запропастился, мы остановились на тротуаре, и он закурил. Я вспомнил наш спор и, наполовину шутя, спросил: а ваш кабинет не прослушивается?

–  Вам лечиться надо!
– сердито сказал он. Потом добавил: - Мне плевать. Мои взгляды всем известны, я их не скрываю. Газеты там, - он неопределенно показал куда-то вбок рукой, - читают регулярно.

–  Какие взгляды?
– спросил я.
– Те, что вы мне только что излагали?

–  Я пишу всю правду, - сказал он - а те ошибки, о которых вы говорите, совершаются не по злой воле, а от известного, многовекового русского идиотизма и расп..дяйства.

Появился шофер, довольно симпатичный пожилой дяденька, правда, с каким-то смазанным, невыразительным лицом. Поздоровался. Пошел в гараж выводить машину. Я вспомнил, как Н. Н. ругался несколько лет назад на шофера и спросил, нашел ли он то, что искал.

–  Это уже четвертый, - сказал он.
– Пока я доволен. Но у него хорошая школа - это бывший горком КПСС.

–  По вашей версии, - сказал он немного погодя, - мой шофер тоже должен быть оттуда, - он усмехнулся, - и в машине мы, естественно, разговаривать не можем, так как там тоже есть микрофон… Куда

вас подвезти?

Я спросил, куда они едут, и попросил меня высадить у одной новой кофейни в центре. Мне хотелось как-то смазать, разбавить довольно невеселое ощущение, которое у меня возникло от разговора с ним. Наверное, я действительно воспринимал его как старшего товарища и потому было довольно грустно и неожиданно наблюдать такие изменения. Мне хотелось приглушить это ощущение чем-нибудь современным, бодрым, вы будете смеяться, - несоветским. Еще я подумал, что если бы кто-то мне сказал еще лет пять назад, что от него будет возникать такое ощущение, то я бы посмеялся, конечно. Я не вспомнил, что я же сам хотел, чтобы он меня успокоил, сказал что-то оптимистичное, ободряющее.

Вот он и сказал. Согласно времени и месту.

Разговор в машине, несмотря на то что ни он, ни даже я, естественно, всерьез не верили в то, что шофер обязательно должен быть оттуда (что за бред, в конце концов!), получился какой-то странный. Мы оба напряглись и разговаривали то ли как Штирлиц с Борманом в фильме «Семнадцать мгновений весны», то ли как Балаганов и Бендер в кабинете председателя Арбатовского горисполкома. Как-то напряженно и все время имея в виду кого-то третьего, но я сейчас даже не могу понять кого. Не шофера же!.. Говорили вроде бы о книгах, но, повторяю, как-то странно. Он стал ругать издательство «По краям», обозвал их леваками (он в тот раз часто употреблял этот эпитет) и сказал, что ему не нравится Сорокин, которого они издают тоннами, причем, заметьте, не нравится как писатель, и все!

–  А те, кто его травил (тогда как раз был свеж в памяти скандал вокруг «Голубого сала»), - идиоты, - добавил он. Но тут же сказал после паузы: - Но политики в этом ноль, если кто думает, что за травлей Сорокина стоит политика, - он тоже идиот.

А я - я не возражал ему (?!) и даже почти согласился, хотя и заметил робко, что философская-то серия у них была ничего, а? И он с этим тоже согласился.

Странный был разговор, я почему-то не напомнил ему о нашем давнем диалоге про «По краям», когда он хвалил писателя В-та и жалел, что «По краям» никогда им не заинтересуется, причем не напомнил именно из-за этой дурацкой, овладевшей нами скованности, хотя ведь какое кому нравится издательство - это совершенно безобидная вещь, а? Ну и что, что они издали Сорокина, ведь, в конце концов, все это только книги!.. Книги, не больше!.. О моей будущей работе мы почти не говорили.

На Тверской, у книжного магазина «Москва» шофер притормозил, и мы довольно прохладно расстались. Он вышел на тротуар и, простившись со мной, сел рядом с шофером. Когда машина отъехала, я обернулся и увидел, как он, размахивая руками, что-то говорит шоферу. Я понадеялся, что не обо мне. Не будет же он с каким-то шофером обсуждать старых друзей и идейные расхождения с ними!..

Я помню, что в тот вечер у меня было очень неважное настроение. Все-таки, согласитесь, от кабинета в самой либеральной газете страны до издевающегося над русским народом Шендеровича - немаленькая дистанция. Я прошелся по весенней Тверской, разглядывая нарядную вечернюю толпу, потом свернул в переулок и неожиданно зашел в известное литературное кафе на Дмитровке. Там я взял какую-то поэтическую книжку и классические ноль-пять пива. Пиво и стихи, как всегда, постепенно успокоили меня, и через какое-то время я уже довольно весело рассказывал что-то книжное молоденькой продавщице. По-моему, я говорил о способности поэта сохранять спокойствие в любой социальной ситуации. Хорошенькая была девушка.