Я – Васька из Кокошино
Шрифт:
Мой измученный недоумённый вид мог только подтверждать сказанное. Все охотно верили говорившему и со вниманием меня разглядывали. Мне это не нравилось. Очень не нравилось! Во мне закипало негодование. Я был готов броситься тигром на рассказчика. Люди, заметив во мне проявление дикого характера, стали отходить подальше от клетки.
«Прекратите издевательство! – закричал я на весь зоопарк. – Человек я! Человек!» – «Правильно. Я и говорю: снежный человек», – как бы оправдываясь ответил мне говоривший.
Тут подошёл мальчик, дёрнул говорившего за рукав и спросил: «Дяденька, а снежные человеки все по-русски говорят?»
«Дяденька» пожал плечами. Среди людей поднялся шум. «Дяденьку» схватили и начали трясти: стали требовать, чтобы меня выпустили из клетки. Подошёл к клетке старичок и спросил меня: «Ты кто?» А я говорю: «Я – Васька из Кокошино». – «Ну вот, – старичок говорит, – всё ясно».
Старичку-то всё ясно, а вот мне ни чего не ясно. Меня,
Люди стали расходиться, а старичок, который меня спрашивал, подошёл ко мне, потрепал за волосы и опять спросил: «Васька, а как ты в горы-то попал из Кокошино?» А я говорю: «Я есть хочу». Старичок спохватился, взял меня за руку и повёл за собой. А мне интересно поглядеть на зверей да на птиц: я ведь в зоопарке не бывал ещё никогда. Старичок меня за руку тянет, а я на клетки глаза таращу, отстаю от него. «Ты, – говорит, – что не торопишься?» – А я говорю: «Силы нет». Подвёл меня старичок к киоску. Тут, на территории зоопарка киоск работает, зрителям всякую чертовщину продают, чтобы они зверей подкармливали – семена всякие для птиц, крупу, червей для рыб…, ну и всякую всячину. Тут и крендели оказались. Купил старичок кренделей и сунул мне в руки. А я говорю: «Айда, на слона поглядим». Он согласился. Потом мы на верблюдов, на жирафа поглядели, на белого медведя, на тюленей, на моржа. Старичок глянул на меня: «Васька, а ведь на тебя самого интересно смотреть. Ты в одних трусах и в зимних ботинках».
А и вправду… Это у нас в октябре зимой попахивает, а тут – лето летнее. Мне и в одних трусах жарко. Оно бы ладно, что в одних трусах, а вот зимние ботинки на мне, пожалуй, не менее интересны, чем клыки у моржа. «Ладно, – говорю, – пойдём из зоопарка». Старичок повёл меня к себе домой.
Я не знаю, разглядывали меня прохожие на улице или нет – мне было не до них. Я сам заглядывался на большие дома и на их разнообразие. Я же в городе не бывал и ничего такого не видал. Пришли мы к одному большому дому, вошли в подъезд и к какой-то дверце подошли. Старичок кнопку нажал, дверца отодвинулась и мы юркнули в маленькую кабинку. Дверца за нами закрылась сама. Старичок снова нажал какую-то кнопку и нас потянуло вверх. Потом кабинка остановилась, дверца сама собой открылась и мы вышли на площадку этажа. На стенке крупными буквами написано: «9-й этаж». Вошли в квартиру. Я растерялся. Я растерялся: совсем всё не так как у нас или у бабушки. Старичок завёл меня в маленькую комнатку, набрал в ванну воды, говорит: «Залезай». Ну, я – с удовольствием. Долго я булькался, купался. Старичок ко мне не заходил. Я уж подумал, что он про меня забыл. Всё же дождался. Подал он мне полотенце и бельё – другие трусы, майку, рубашку, штаны, носки и комнатные тапки. Бельё всё новенькое. Видно, пока я купался, сходил в магазин и купил. А вот тапки подал видно свои – большие и не новые. Потом мы сели за стол, ели суп, ещё что-то – я даже объяснить не могу. Вкусно очень. Вроде рыбой пахло. А потом он поставил на стол яблоки, груши, виноград, персики. У меня аж глаза разбежались. Я сначала съел грушу, потом взял персик. Съел его, а косточку сунул в рот и хотел раскусить. Старичок посмотрел на меня, покачал головой: «Вот теперь я верю, что ты Васька из Кокошино. Эту косточку молотком не сразу разобьёшь, а ты раскусить хочешь». А я действительно чуть зубы не сломал, но так и не раскусил. Положил косточку в карман. Виноград я есть не торопился: я его едал. А вот персики – это я с удовольствием. Старичок ко мне подсел и стал расспрашивать, как я из Кокошино на Кавказ попал? Ну я… всё по порядку… Старичок слушал, всё ужимал губы и качал головой. Вроде бы со мной соглашался, но похоже, верил не совсем.
«Ну, и где оно, это твоё Кокошино?» – спросил он меня. «Как, – говорю, – где? У нас. Там. Рядом с Мякошиным». Старичок рассмеялся. «А где это там? В какой области или республике?» А я и не знаю. «В советской, – говорю, – республике». – «А какой, – спрашивает, – полный-то адрес?» А я говорю: «Писем я ни кому ни разу не писал, адреса не знаю». – «Ну, а какие около вашего Кокошино есть города?» – «А я в города не ездил и пешком не ходил». – «Ну, а в гости к вам из города кто-нибудь приезжает?» Я пожал плечами и покачал головой. «А может быть родные в городе живут?» – продолжал допытываться старичок. Я отрицательно замотал головой. Старичок встал и прошёлся по комнате. «Что ты, – говорит, – Васька русский и живёшь в советской республике, в деревне Кокошино, это уже половина твоего адреса. А как же нам восстановить другую половину?» Походил, походил по комнате и говорит: «Ладно, собирайся». И сдал меня в милицию. Дуралей я! Надо было съесть все груши и персики. Я и не подумал, что он так быстро отведёт меня в милицию. Потом, всю дорогу до родного дома, я всё жалел об этом и думал: почему он меня сдал в милицию? Видно не поверил в моё путешествие. Наверное посчитал меня проходимцем.
В милиции со мной мало разговаривали: наверное старичок обо
«Ну, – говорю, – кабы эти твои слёзы я видел там на туче, мне бы куда было теплей». А она ещё пуще заплакала. Плачет, смеётся, за волосы меня треплет и приговаривает: «Глупый ты мой». Тут я совсем ничего не понял: и плачет, и смеётся. «К бабушке, – говорю, – пойду. Я о бабушке соскучился». Вырвался из маминых объятий и побежал к бабушке. А бабушка, как меня увидела, так и присела на стул… и повалилась. Наверное в обморок хотела упасть да я подбежал, схватил её, говорю: «Бабушка, ты что? Это же я, Васька! Вот я, приехал». А она как-то тяжко встала, обняла меня, потом отпустила, схватила за уши и давай трепать. Потом снова обняла. Мне показалось, что она хотела меня поднять, взять на руки, заплакала, завсхлипывала, запричитала: «Миленький ты мой! Васенька! Жив! Жив! Жив!»
А тут и мама к бабушке пришла. Она на работу не пошла по случаю моего возвращения. Обняли меня обе враз, целуют, плачут. «Ну что вы, – говорю, – обливаете меня слезами? Надо радоваться, а вы плачете».
Кто знает сколько бы ещё они меня мусолили, если бы не ввалились в бабушкину избу мои дружки. Загалдели, вцепились в меня, как в мешок с подарками: «Васька! Васька!» – Я думал куртку на мне порвут. Я забыл сказать: куртка на мне была новенькая, лучше той, которую я изрезал на парашют. Правда немного великовата. «На вырост», – сказал милиционер, когда на меня её одевал. А вот шапку он мне дал – так себе, можно сказать, дрянь. Дружки даже засмеялись над ней: «Ну и малахай!» В общем, потащили дружки меня на улицу и стали расспрашивать: Что случилось? Как было? Что видел? Вопросов была тьма. Я им всё рассказал. Не по порядку только получилось.
Наша очередь по жребию кататься на самолёте была длинной. Мякошинские дружки не все в ней участвовали, но и те, которые не успели покататься на самолёте от своей очереди отказались. «Да-а-а, – говорили они, – оно, конечно, не плохо бы на туче покататься, но страшно».
И тут я вспомнил про дядю Серёжу. «А пойдёмте, – говорю, – к нему!» А ребята присмирели, молчат. «Вы чего?» – спрашиваю. Опять молчат. Тут я пристал к Мишке Олашкину: «А ну, рассказывай, где дядя Серёжа? Что с ним?» А Мишка глаза опустил, потоптался, губы свои помусолил и стал неохотно рассказывать. Слово, другое скажет, потопчется и дальше: «Ну, понимаешь? Когда он тебя потерял, без тебя прилетел, пришёл в правление, рассказал, в милицию позвонил… Председатель его здорово ругал, кричал на него. Тебя, говорит, в тюрьму мало посадить! Что ты наделал?! А дядя Серёжа сам не свой. Хмурый, как туча. Ну, мне, говорит, всё равно, что в тюрьму, что на тот свет. Сел в самолёт и улетел. Куда улетел, ни кто не знает».
Глянул я на ребят – все стоят понурые. И страшный страх охватил меня и стыд: вот чем кончилась моя история. Накатался Васька на самолёте. Жалко. Ох как жалко дядю Серёжу!
Вернулся я к бабушке, позвал маму домой. Плохое было у меня настроение. Всю дорогу шёл, молчал. А мама весёлая. Идёт, со всеми здоровается. Как будто сто лет не виделась. Пришли домой, мама спрашивает: «Ты что не весёлый?» – «Дядю Серёжу, – говорю, – жалко». Мама тоже нахмурилась. «Да, – говорит, – из-за тебя всё это». А я и сам знаю, что из-за меня. Гулять я больше не пошёл. Мама тряпки какие-то стала перебирать. То с рубашкой, то со штанами ко мне подойдёт: «Ну-ка померяй. Большой ты у меня становишься». А мне на всё наплевать, дядя Серёжа из головы не выходит. Вот уже и стемнело. Мама ужин стала готовить. На улице стукнула калитка и кто-то тяжело протопал по двору. Мы уставились на дверь. Вошёл дядя Серёжа и уставился на меня, вроде как глазам своим не веря. Мы растерялись. Верить или не верить? Да может ли такое случиться? Потом я как брошусь к нему! Прямо в его сильные руки попал. Подкинул он меня к потолку, поймал и крепко-крепко к себе прижал. Ох, думаю, и сильный ты, дядя Серёжа! Обвил я руками его шею, щеками трусь о его лицо. А он не бритый, колется. А мне так охота было расцеловать его!