Я, Вергилий
Шрифт:
Мы обменялись рукопожатиями.
— Приятно познакомиться, — сказал я. — Ты здесь уже давно?
— Всего несколько дней. Пока ещё только устраиваюсь. — Его греческое произношение было лучше, чем моё. В Марселе [91] , конечно, полно греков, но у него, должно быть, был отдельный учитель. Значит, он из богатой семьи, хотя и провинциальной.
— Немного вина, Вергилий? — Поллион сделал знак рабу, и тот тут же принёс мне кубок.
— Чуть-чуть, пожалуйста. В основном чтобы была вода.
91
Марсель — современное название древней Массилии (или Массалии) — греческой
— Оно не крепкое, — засмеялся Поллион. — Не волнуйся, тебя не на пьянку пригласили.
— Трезвенник, — одобрительно кивнул Парфений. — Это хорошо.
— А по мне, — проворчал Кальв, — разбавлять вино — просто кощунство. Особенно такое, как подал ты, Поллион. — Он обернулся ко мне: — Между прочим, не тебя ли я не так давно видел в суде? Дело Альбина?
Я покраснел и пробормотал что-то вроде того, что это было не самое удачное выступление. Он отмахнулся от моих извинений.
— Просто нервы малость расшалились. С каждым такое может случиться в первый раз. — Он подмигнул Парфению. — Даже трезвенники любят Демосфена [92] , а? А если он смог справиться, Вергилий, то, значит, и ты сможешь.
— Даже и пытаться не буду, — сказал я. — Я не создан для юриспруденции. Или для политики.
— Попробовать всё-таки стоит, — нахмурился Кальв. — Аристотель был прав. Человек — животное политическое. Поэзия — это всё хорошо, но совершенный человек должен интересоваться и общественными делами. Ты согласен, Поллион?
92
Даже трезвенники любят Демосфена, — Намёк на то, что выдающийся оратор был увенчан золотым венком на празднике Великих Дионисий, посвящённом греческому богу виноградарства и виноделия Дионису.
— Абсолютно. — Поллион протянул свой кубок, чтобы его наполнили. — Если человек сам не вмешивается в политику, то всё равно, хочет он того или нет, политика затягивает его. К тому же это его гражданский долг.
— Это говорит стоик [93] , — улыбнулся Парфений. — Но если наш юный друг больше склоняется к эпикуреизму [94] , то я одобряю его выбор. Для философа — или поэта — лучше держаться от политики подальше. Слишком много политики и слишком мало философии — вот что привело Рим к погибели.
93
Стоики — последователи философской школы Стои. Жизненным идеалом стоиков являлись невозмутимость и спокойствие (отсюда выражение «стоическое спокойствие»). В центре стоицизма находится идея всеобщей предопределённости, вера в провидение, что вело к фатализму.
94
Эпикуреизм — учение древнегреческого философа Эпикура (342 или 341—271/270 до н.э.), который основал в Митилене философскую школу, получившую название «Сад Эпикура». Его учение о природе направлено на организацию практической деятельности, которая должна освободить людей от суеверий религии и страха смерти. Цель человеческой жизни, по Эпикуру, — удовольствие, но оно трактуется не только как чувственное наслаждение, но и как избавление от физической боли, беспокойства души, страданий, страха смерти и оков принуждения. Эпикур проповедовал жизнь в укромном месте в тесном дружеском кругу, неучастие в государственной жизни. Для духовных наслаждений необходимо быть добродетельным, чтобы быть добродетельным, надо быть мудрым. Привычная вера в бога — отвергалась; по Эпикуру, боги — блаженные существа, которые живут в «междумириях» и ни во что не вмешиваются. В школе Эпикура обучались даже женщины и рабы.
— Тогда как обратное привело к гибели Грецию? — Это уже Кальв. Все засмеялись. — Философия — это одно дело, но если Вергилий хочет вдобавок быть
— Ну, вряд ли это справедливо, — пробормотал Парфений. — Мы же совсем не против стихов, но только не в философии и не в науке, здесь больше подходит обычная проза.
— И значит, ты бы назвал Лукреция [95] прозаиком? — озорно спросил Кальв. Поэма Лукреция «О природе вещей» была одновременно и блестящим образцом эпикурейской философии, и захватывающей дух поэзией.
95
Лукреций Кар (ок. 96—55 до н.э.) — поэт и философ-материалист, последователь учения Эпикура. В поэме «О природе вещей» он излагает основы философской системы Эпикура. Лукреций поставил своей целью распространить учение Эпикура, которое могло бы помочь человеку достичь душевного покоя и невозмутимости, избавить его от страха перед болезнями и смертью. В отличие от Эпикура Лукреций проявлял интерес к общественно-политической жизни, клеймил позором упадок нравов высших слоёв и отвергал войну с её ужасами, которые только усугубляются по мере развития материальной культуры и техники.
Парфений насупился.
— В этом есть свои достоинства, — сказал он. — Но сам поэт признавал, что он просто подсластил пилюлю. И умер он сумасшедшим. Вряд ли это тот человек, кому стоит подражать.
Поллион повернулся к Галлу.
— А ты как думаешь? — спросил он. — Должен поэт заниматься политикой или нет?
Будь я на месте Галла, то покраснел бы от смущения и, стремясь не оскорбить ничьи чувства, начал бы заикаться и всё время противоречил себе; но Галл отнёсся к вопросу совершенно спокойно и выдержал необходимую паузу для размышления.
— Я думаю, вот вы сами, сударь, и вот Азиний Поллион — какие ещё нужны доказательства?
Кальв поперхнулся от смеха.
— В самом деле, прелестный комплимент, — проговорил он.
— Я полагаю, всё-таки можно различить человека и его искусство, — сказал Парфений. — Поэзии, как таковой, нет места в политике, коль скоро она действует на чувство, а не на разум.
— Однако вы, сударь, сами сказали, что Лукреций просто подсластил философскую пилюлю, — улыбнулся Галл. — Сколько народу ему удалось склонить своей поэмой к эпикуреизму? Пациент охотнее пойдёт к врачу, который подслащает своё лекарство мёдом, чем к тому, кто этого не делает.
— Но только в том случае, если его лекарство действует!
— Вот, — сказал Поллион, — в этом-то вся соль. Для того чтобы поэт имел право проповедовать, должно быть истинно то, чему он поучает. Но кто это решает?
— Вот именно, — подхватил Парфений. — Поэты вообще обладают слишком опасной силой, чтобы позволять им вмешиваться в философию и политику. Поэт, который проповедует то, что не может быть оправдано, или подпирает прогнивший режим, убеждая своими стихами, что это рай на земле, — продал свою душу и заслуживает проклятия.
Галл засмеялся и обернулся ко мне.
— Плохи наши дела, Вергилий, я имею в виду молодых поэтов, — сказал он. — Похоже, что ты прав, сторонясь политики. Соблазн продать свои услуги может оказаться слишком велик.
Потом разговор перешёл на другие темы, но я о нём не забыл. Наверно, если бы мы с Галлом послушались совета Парфения и держались от политики подальше, всё могло бы закончиться совсем по-другому. Для нас обоих.
25
Если дело Котты открыло мне глаза на продажность судебного ораторского искусства, то суд над Милоном, состоявшийся в начале апреля того же года, показал, насколько оно беспомощно против грубой силы.
На этот раз Помпей умело сочетал в своих-поступках непреклонность и такт. Вооружённый полномочиями, данными ему Сенатом, он набрал войска и использовал их, чтобы навести в городе порядок. Он действовал открыто, грубо и эффективно, и в течение нескольких дней волнения и уличные драки, которые годами баламутили город, прекратились.