Я, Вергилий
Шрифт:
Войдя, я услышал голоса, доносившиеся из садика, расположенного во внутреннем дворе, — один принадлежал Сирону, а другого я не узнал. Если бы стихи получились, я бы отправился прямо к себе в комнату записать их. Но поскольку ничего не сочинялось, я искал, чем бы отвлечься. И пошёл на голоса.
Сирон стоял под грушевым деревом. В то время ему было около семидесяти, он был маленький, сгорбленный и белый, как прутик, с которого содрали кору. Можно было буквально пересчитать его кости — тонкие и хрупкие, словно птичьи. Он разговаривал с человеком
— А, Вергилий, — сказал Сирон. — Что-то ты рано вернулся.
— Стихи сегодня со мной не в ладу, — ответил я.
— Ты знаком с Юнием Брутом?
Глаза гостя свидетельствовали о том, что мягкость его лица обманчива. У него был тяжёлый, непреклонный взгляд фанатика. Своим пристальным взором он мог смутить даже солнце, если бы решил, что оно мешает ему следовать своим принципам.
— Нет. — Мы пожали друг другу руки. — Рад познакомиться.
— И я тоже. — Говорил он тихо, почти заискивающе. — Но прости меня, мы уже с тобой раньше встречались.
Я удивлённо вскинул брови.
— На суде над Милоном, — пояснил он. — Ты был с Корнелием Галлом.
Теперь я его вспомнил. Мы стояли рядом на ступеньках храма Конкордии. Должно быть, у него феноменальная память на лица. Насколько я помнил, мы тогда не обменялись ни единым словом, ни даже взглядом.
— Что ты об этом думаешь? — спросил я. — О суде?
— Пародия и преступление. Милон заслужил благодарность, а не ссылку.
Две короткие фразы, словно надпись на камне. Так и слышался стук деревянного молотка по резцу.
— В результате он нашёл смерть, — ответил я. — От добра добра не ищут.
Брут уставился на меня. Я почувствовал себя неуютно, как будто своим возражением нарушил приличия. Когда разразилась война, Милон вернулся в Италию и сделал попытку поднять Юг против Цезаря. Ему размозжили голову из пращи под стенами Компсы [131] .
— Отдать жизнь в борьбе с тиранией — это прекрасно, а оберегать государство — наша величайшая обязанность, — изрёк Брут.
131
Компса — город в Апеннинах.
— Совершенно верно. — Я в упор посмотрел на него. Краешком глаза я заметил, что Сирон глядит на него с неодобрением.
— Милон думал, что противостоит тирану, — продолжал Брут. Совершенно неожиданно он показал зубы в неприятной улыбке. Глаза его оставались холодными и колючими, как зимняя стужа. — Конечно, он ошибался.
— Конечно, — ответил я сухо. Преданность Брута Цезарю была хорошо известна. И причина её тоже.
— Розы в этом году очень хороши, не правда ли? — заметил Сирон.
Брут бросил на него пронзительный взгляд.
— Намекаешь, чтобы я избегал политики? — спросил он. —
— Я имею в виду только то, что розы в этом году красивые, — спокойно перебил его Сирон.
Брут сморщил губы, как будто откусил лимон, но перевёл разговор. Было такое ощущение, что беседуешь с тигром, который думает только о том, чтобы съесть тебя на ужин, и я не жалел, что он вскоре ушёл, сказав, что у него есть другие дела. Больше я его не видел.
В тот же день, попозже, я читал в своей комнате, как вдруг вошёл раб и сообщил, что приехал Поллион и ждёт меня внизу.
Я поспешил спуститься. Я знал, что он возвращался в Рим — он занимал одну из высших должностей магистрата этого года, — но не знал, что он собирался заехать в Неаполь. Поллион сидел на террасе, глядя на море. Он обернулся поздороваться со мной, и я увидел, как он постарел... вернее, ожесточился, так будет правильнее. Четыре года назад это был тонкокожий эстет. Теперь же всё в нём кричало, что он воин.
— Ты хорошо выглядишь, Вергилий, — сказал он, когда мы пожали друг другу руки.
— И ты. Не часто к нам приходят два таких важных гостя в один и тот же день.
Он встрепенулся.
— Два? — спросил он.
— Юний Брут. Вы с ним разминулись. Считай, что тебе повезло.
— Брут? — Глаза Поллиона расширились. — Что он здесь делал?
— Пререкался в основном. Спорил с Сироном о философии, как заправский стоик. У него дела в Неаполе.
— Он что — в самом деле так сказал?
Тон, которым был задан этот вопрос, озадачил меня. Это было не просто любопытство, здесь чувствовалась настойчивость.
— Нет, — ответил я. — Он сослался на то, что у него есть какое-то дело, которым надо заняться. Я только предположил, что это в городе. Может быть, я ошибся.
— В Неаполе Цицерон, — сказал Поллион. — Остановился у друзей на несколько дней. Подумывает о том, чтобы купить ещё одну виллу.
— Может, тогда дело Брута связано с Цицероном. Они ведь хорошо знают друг друга, не правда ли?
— Да, — подтвердил Поллион. — Знают. Хотя я подозреваю, что даже Цицерону это знакомство переносить трудновато.
В этот момент вошёл раб с виром, и я так и не задал вопрос, который готов был сорваться с моих губ. Поллион выпил, глядя через окно на море, на запад.
— Цезарь дал мне три легиона и Дальнюю Испанию [132] , — сказал он. — Сын Помпея Секст до сих пор на свободе. У нас не будет мира, пока он жив.
— Значит, он не берёт на себя командование? Цезарь, я имею в виду?
132
Дальняя Испания — римская провинция с главным городом Кордубой (современная Кордова) на юге Испании.