Я вернусь через тысячу лет.
Шрифт:
– Пойдем ко всем, – предложила Бирута. – Я не обещаю, что сразу помогу вам, но, по крайней мере, пригляжусь. Может, удастся помочь.
– Ты надолго сюда?
– Пока не надоест. И оставим эту тему, Саш!
– Надо хотя бы сообщить в Город. Ведь там хватятся вертолета.
– Я сообщила. Когда ты дал мне пеленг, я послала радио-грамму на диспетчерский пункт.
– Там, конечно, пришли в восторг?
– Не знаю. Радиограмму приняла машина. А дожидаться, пока она доложит диспетчеру, я не стала – переключилась.
Она, конечно, не смогла нам помочь – это было и не нужно и невозможно. Слишком тяжелы силовые секции. Мы даже Ружене не позволяли их поднимать, и она вместе с Нгуеном лишь замыкала проводку.
Утомившись после дороги, Бирута присела на небольшой прогалине, метрах в тридцати от нас, где были сложены наши термосы, куртки и сумки с инструментами.
Каждые полчаса я бросал работу и шел посмотреть на Бируту. Она навела порядок в наших разбросанных вещах, вынула перочинный нож из моей куртки и стала собирать в пластикатовый пакет от бутербродов какие-то листики с кустов, травинки, головки цветов. Она, кажется, решила составить гербарий – для своих учеников. Ведь впервые Бирута была на юге материка и впервые видела здешние растения.
Кругом было удивительно тихо. Только птица почти непрерывно верещала где-то над головой.
Увидев меня, Бирута улыбалась и слегка помахивала мне пальцами: иди, мол, не волнуйся, у меня полный порядок.
Успокоившись, я возвращался к товарищам и подтаскивал секции, и тянул вместе со всеми линию. Скорей бы уж она замкнулась! Скорей бы уж пустить ток! Сегодня мы должны были это сделать. До темноты. Чтобы завтра с утра начать испытания.
– Может, ты вернешься с Бирутой в лагерь? – тихо предложил Эрнесто. – Мы справимся сами. Уже немного осталось.
Я отказался. Стыдно было улететь с Бирутой в лагерь и запереться там в силовом кольце, когда остальные работают в лесу.
Уже под конец дня, когда солнце катилось на запад и красноватые его лучи, пробившись под густую листву сбоку, вызолотили стволы деревьев, кто-то словно толкнул меня в бок.
Я оглянулся. Рядом никого не было. Ближайший ко мне, Нат, работал метрах в трех от меня.
Я снова нагнулся над секцией, вгоняя ее шипы в пазы уже уложенной секции, и снова почувствовал какой-то непонятный толчок в бок.
Я распрямился, недоумевая, и вдруг словно кто-то крикнул мне: “Бирута!”
Ничего никому не сказав, я кинулся к прогалине.
Я бежал быстро, и ветки хлестали по лицу и по рукам, и я сам еще не знал, почему мчусь со всех ног.
Когда я вырвался на опушку, Бирута сидела в траве и деловито засовывала какие-то листики в пластикатовый пакетик. А на другой стороне прогалины, за деревом, боком ко мне, стоял невысокий широкоплечий ра. И его широкая смугло-зеленоватая рука оттягивала стрелой тетиву лука.
Ра целился не в меня – иначе я не увидел бы его. Он целился в Бируту.
Конечно,
И по этой его неподвижности я мгновенно понял, что он уже прицелился.
Думать было некогда. Я выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил в широкую, сильную руку, чтобы она не успела спустить тетиву.
Я услышал два крика одновременно – тонкий, испуганный крик Бируты и удивленный рев раненого ра. Я бежал к Бируте большими скачками и с ужасом слышал, как тонкий крик ее затихает на немыслимо, нечеловечески высокой ноте.
Так и есть! Этот убийца все-таки успел выстрелить. Бирута лежала неподвижно, и из глаза у нее торчала стрела. Как у Риты, у Ольги, у всех наших женщин и мужчин, убитых дикарями, ради счастья которых мы навсегда покинули свой дом и холодными ледышками мчались через космос.
Я выдернул стрелу и поднял Бируту на руки. Она была мягкая, податливая и теплая. Она еще дышала – редкими, судорожными, резкими вздохами.
Я побежал с ней к вертолетам, хотя и понимал, что ее уже не спасти.
Она перестала дышать у меня на руках, и я невольно остановился, чтобы прислушаться – может, еще стукнет сердце? Я не услыхал ее сердца. Но услыхал яростные, быстрые толчки в ее животе. Это стучался мой сын – он задыхался, он умирал вслед за матерью, и я ничем не мог помочь ему.
Меня уже догоняли – видно, услыхали выстрел. Но пока Бруно громадными скачками добежал до меня, мой сын перестал стучаться – он задохнулся.
Бруно отобрал у меня Бируту, и я кивнул кому-то через плечо.
– Там... этот убийца... Он ранен...
Не знал я – ранен он или убит. Мне было все равно в тот момент. После того, как на моих руках перестала дышать Бирута, после того, как задохнулся мой сын, – мне все стало безразлично. И эти дикие, неразумные ра, и вся эта зловеще красивая зеленая планета Рита, и даже далекая моя, чрезмерно добрая Земля, зачем-то пославшая меня на эту муку, и сам я, и вся моя никому не нужная теперь жизнь – все стало безразлично.
По существу, я умер. Умер в тот момент, когда перестал стучаться в животе Бируты мой сын.
Я знал, что я преступник, что меня ждет изгнание, – но это было все равно. Это уже не имело абсолютно никакого значения. Жизнь кончилась. Я переступил ее грань. А по ту ее сторону... Что может взволновать нас по ту сторону нашей жизни?..
28. Опять теряю Таню
Когда все кончилось, когда все вернулись с маленького кладбища недалеко от Города, меня тихо, незаметно увели к себе Бруно и Изольда Монтелло. У них вскоре оказались Доллинги и часа через два утащили меня в свою квартиру. От Доллингов меня увели к себе Али и Аня, а к Бахрамам за мной пришел Михаил Тушин.