Я вернусь! Неудачные каникулы

Парыгина Наталья Филипповна

Мы идём через село. Я теперь доволен, что наш лагерь близко от села. Двое мальчишек завистливо глядят нам вслед. А встречный старик даже поздоровался. Жаль, что мало людей на улицах. Вон вышла девушка! Я приосаниваюсь и стараюсь с шиком держать геологический молоток, лопату и кайлу… Сказать по правде, без лопаты и

кайлы шику было бы больше, но я, конечно, догадываюсь, что геологический инструмент служит не только для того, чтобы поражать воображение встречных.

Витька остался дежурить в лагере. Бедный Витька!

Сразу за селом начинается гора. Говорят: «Умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт». К геологам это не относится. Мы поднимаемся в гору. Гора почти голая, только на самом хребте курчавятся молодые берёзки, словно подстриженная жеребячья грива.

Вольфрам сегодня молчалив. Полевая сумка болтается у него на боку. Молоток заткнут за пояс. Ему идёт этот свободный костюм, и соломенная шляпа, и сумка, и молоток, он выглядит спокойным и мужественным, и я ловлю себя на том, что стараюсь подражать Вольфраму: шагаю так же размеренно и так же сосредоточенно молчу.

Зато Саша трещит за троих:

— Хорошо ещё — хоть не жарко. А в жарищу лезть на такую гору просто невозможно. Верно мама говорит, что геология — не женское дело.

— Что ж ты не послушалась свою маму? — спрашиваю я.

— В геологии всё-таки есть какая-то романтика, решила испытать.

Вольфрам неожиданно останавливается и повёртывается к нам.

— Романтика в геологии спрятана так же глубоко, как подземные клады. Чтобы найти её, нужны годы тяжкого труда. Тяжкого! Понимаешь, Саша?

— Не пугай меня, Вольфрам.

Саша улыбается. Но Вольфрам суров. Что-то он ещё хотел сказать. Не сказал. Круто повернулся и зашагал дальше своим спорым, размеренным шагом.

— Чего он взъелся? — шёпотом спрашивает меня Саша.

Я пожимаю плечами. В самом деле, чего он наскочил?

Мы уже поднялись довольно высоко. Река блестит на солнце, словно дно её устлано серебряными монетами, поля зеленеют за рекой. На дороге тарахтит мотоцикл, пыльный хвост тянется за ним и растворяется в утреннем мареве.

— Вольфрам нас ждёт. Пойдём.

Вольфрам стоит на выступе горы, опираясь на рукоятку молотка, неподвижный, как скульптура, задумчиво смотрит вдаль.

Гора становится круче, приходится карабкаться по откосу, цепляясь за выступы, за кусты, за траву. Песок и мелкие камешки, шурша, сыплются из-под ног. Саша взбирается довольно ловко. Мне мешают кайла и лопата, руки заняты, того и гляди, загремлю со своим железом вниз. А, чёрт! Лопата вдруг выскользнула у меня из рук и, насмешливо погромыхивая, запрыгала по склону.

— Зацепилась за куст шиповника, — сказала Саша.

Я и без неё это видел.

— Давай сюда кайлу.

Вольфрам по-прежнему стоял как изваяние, но смотрел теперь на меня.

Я отдал Саше кайлу и молоток

и двинулся за своей лопатой, но не удержался и заскользил, словно по ледяной горке.

— Тормози, — крикнула Саша, — проедешь свою станцию!

Ей смешно. Ага, и Вольфрам улыбается… Нашли развлечение!

— Ты опирайся на лопату, как на посох, — инструктирует Вольфрам.

Я во второй раз одолеваю этот паршивый участок. Вершина горы почти плоская, тут идти легче.

— Пришли, — говорит наконец Вольфрам, и мы садимся отдыхать.

Миллионы лет назад здесь плескалось море. И там, где мы сидим, тоже. Морское дно… Как это представить — миллионы лет? Триста миллионов лет? Пятьсот? Плескалось море… И в море были свои жители: ежи, лилии, кораллы, брахиоподы. И эти фораминиферы, за которыми мы приехали.

Мы ищем остатки фауны и флоры. Но не всякой, а только «микро», которую рассматривают под микроскопом, такая она маленькая. Конечно, если попадётся что-то покрупнее, тоже неплохо — это хоть признак того, что тут не мёртвые породы. Если, например, тут жили брахиоподы, почему бы не жить и фораминиферам? Хотя соседствуют они не всегда.

Вольфрам ещё в поезде рассказывал нам об этих фораминиферах. Если по-русски — то это корненожка, простейший организм, который относится к микрофауне. Сохранились раковины фораминифер из известкового или кремнистого вещества.

Без микроскопа их не увидишь. Зимой, в лаборатории, с наших образцов сделают тончайшие срезы — шлифы, приклеят их на стёклышко специальным клеем, потом прикроют другим стёклышком, положат под микроскоп и станут разглядывать. Вот тогда и выяснится результат нашей работы.

Представьте, что вам дали несколько листьев тополя, сорванных в разное время года и засушенных: совсем маленький, чуть проклюнувшийся из почки, потом побольше и большой, полный, ярко-зелёный лист, и такой же лист, но уже более тёмный, и ещё — с желтинкой по краям, и совсем жёлтый. Вы ведь определите, какой лист сорван весной, какой в середине лета, ранней осенью или поздней. Вот так же по фораминиферам определяют возраст того или иного слоя земли. Одни фораминиферы жили в тёплом море, а такое море было столько-то миллионов лет назад. Потом море похолодало, и фораминиферы изменили свой вид — такая у них особенность: быстро изменяться в новых условиях, — и геолог опять по их виду определяет возраст пород.

Урал — шкатулка с полезными ископаемыми. Геологи ищут ключи к мудрёным запорам этой шкатулки. Изучение пород, структур, определение возраста этих пород — всё для того, чтобы понять, какие полезные ископаемые здесь скрыты.

— Будем расчищать эту гривку, — говорит Вольфрам.

Мне нравится название: гривка. Это продолговатое возвышение, поросшее травой и с выступающими в нескольких местах породами.

Вольфрам берёт с гривки тёмно-серый камень, показывает нам с Сашей:

— Какая это порода — осадочная или вулканическая?