Я — вор в законе: Мафия и власть

Сухов Евгений Евгеньевич

Держась в стороне от дорожки, Колян между грядок и обтянутых полиэтиленовой пленкой парников пополз к дому. Приблизившись к застекленной террасе с пристроенным к ней крыльцом, он устроился за кустом смородины и стал ждать. Животом он чувствовал твердое — это был засунутый за ремень под курткой туристический топорик. Стоило ему остановиться, как его вновь начали донимать комары. Они терпеливо отыскивали не смазанные репеллентом места, забирались в волосы, пытались просунуть хоботки сквозь ткани одежды. Иной раз им это удавалось, и тогда Колян, шепча проклятия, осторожно почесывался. Сырой ночной холодок уже начал пробираться под одежду. Наконец Колян заметил, что свет, падавший на забор из окон дома, погас и тьма вокруг дома окончательно сгустилась. Колян выждал еще некоторое время, а затем, уверившись, что выходить из дома никто не собирается, подполз к террасе. Терраса была возведена на четырех кирпичных столбиках, между

которыми, закрывая пространство от земли до пола, были прибиты доски. Колян знал, в каком месте в этой дощатой обшивке имеется дверца, позволявшая приспособить подполье для хранения пустых бутылок и прочего хлама. Он повернул деревянную щеколду, открыл дверцу и скользнул в непроглядный мрак. Пахнуло сырой землей, плесенью и тлением. Колян старался двигаться как можно осторожнее, чтобы не зазвенеть пустыми бутылками. Пробираясь вперед на четвереньках, он ощупывал перед собой дорогу руками. Через некоторое время ему показалось, будто доски опускаются над его головой. Пространство между ними и землей начало сужаться. Справа и слева от себя Колян нащупал колодные кирпичи, а впереди приметил проем в фундаменте дома. Колян втиснулся в узкий зазор между полом п землей и пополз туда, где, как он знал, находился погреб. Он двигался извиваясь, как змея, и распластавшись, словно лягушка, угодившая под автомобиль. Брюки его пропитались холодной сыростью, головой он терся о шершавые доски и очень опасался занозить себе голову или зад. Ближе к яме погреба ему пришлось буквально продавливать свое тело в зазор. На мгновение он остановился, чтобы передохнуть, и тут же услышал донесшийся сверху слабый протяжный звук.

Колян прислушался. Звук повторился, и Колян понял, что слышит страстный женский стон. «А Федька, сучий потрох, времени даром не теряет, — с ненавистью подумал Колян. — Ишь Надежда-то как заливается…» Колян сделал еще несколько рывков и скатился в погреб, больно ударившись об угол стеллажа, на полках которого были расставлены банки с различными вареньями и соленьями. К счастью, ни одна банка не упала на пол, а шум от падения тела получился глухим. Колян некоторое время стоял неподвижно, прислушиваясь к тишине, однако шум, видимо, не донесся до людей наверху.

Он, крадучись, подошел к лесенке, которая поднималась к люку, находившемуся, как он помнил, в кухне. «Подожду, пока они угомонятся», — подумал он и присел на нижнюю ступеньку лесенки. Достав из внутреннего кармана куртки пистолет, он не спеша навинтил на дуло глушитель и дослал патрон в ствол. Когда речь шла о мести, Колян обладал завидным терпением: прошло больше часа до того момента, как негромко лязгнуло кольцо, привинченное сверху к крышке люка, и крышка начала тихонько подниматься, спугнув искавшую поживы мышь, никак не ожидавшую, что ее потревожат в такой час и таким странным образом. Из-под крышки показалось бледное напряженное лицо Коляна, который изо всех сил старался не произвести никакого шума. Он вылез в кухню, осторожно опустил крышку на место, не спеша расшнуровал и снял кроссовки и затем, ступая беззвучно, как привидение, хорошо знакомым ему путем направился в комнату тещи. Он вспомнил, что старуха имеет обыкновение во сне шумно вздыхать, похрапывать и издавать различные иные звуки. Это было очень кстати, поскольку Колян хотел сначала покончить с ней и не знал, удастся ли сделать это без шума. А так если даже и закряхтит перед смертью старая стерва и если даже Надежда с Федькой это услышат, то не обратят внимания, решив, что она просто опять слишком плотно поужинала. Колян убрал готовый к стрельбе пистолет обратно в карман и вынул топорик. Подойдя к знакомой двери, он услышал тяжелое дыхание и всхрапы. Он слегка потянул дверь на себя. Та подалась, но при этом качнулся и предательски лязгнул привинченный к ней изнутри железный крючок. Всхрапы прекратились. Колян замер. Во мраке и тишине только тикали где-то ходики да в духоте комнаты, пропахшей несвежим женским телом, слышалось тяжелое старческое дыхание. Вскоре раздался неуверенный всхрап, потом еще один, и дальше старуха захрапела по-прежнему. Колян удовлетворенно усмехнулся, приоткрыл дверь еще чуть-чуть, проскользнул в щель и прикрыл дверь за собой. В темноте он видел смутно белевшее лицо старухи и темный провал ее разинутого рта, из которого вырывался храп. Колян перехватил поудобнее рукоятку топорика и прикинул, как ему стать и как занести руку, чтобы наточенный как бритва клинок разрубил переносицу. Внезапно он вздрогнул — старуха открыла глаза. В тишине отчетливо прозвучал ее удивленный шепот:

— Федя, ты что, сынок?

— Нет, мамаша, это не Федя, — злорадно процедил Колян. — Не узнала, богатым буду…

И в этот самый миг, когда старуха вновь разинула рот, готовясь в ужасе завизжать, Колян молниеносно взмахнул рукой и со страшной силой опустил топорик на намеченное место. Клинок, с хрустом прорубив кости лица, целиком

ушел в череп. Изо рта женщины вместо крика вырвался только негромкий булькающий звук, ее тело судорожно напряглось, пальцы бестолково зашарили по одеялу. Колян вырвал из раны топор, чувствуя, как кровь брызжет на его руки, лицо, одежду. Он знал, что нанесенный им удар смертелен, но ему хотелось вновь ощутить, как клинок врубается в живую плоть, и он вновь обрушил топорик на голову жертвы. Остановился он только тогда, когда и лицо на подушке, и сама подушка превратились в одну темную влажную массу, в которой нельзя было различить никаких отдельных черт. Вся расправа происходила в полной тишине, подушка полностью поглощала звуки ударов. Колян неторопливо вытер об одеяло топорик и липкие от крови руки.

— Прощай, мамаша, — хихикнул Колян, — сейчас отправлю за тобой следом твою дорогую дочечку и твоего сынка Федю. Тебе с ними не скучно будет. Вот только узнаете ли вы друг друга…

Продолжая улыбаться, Колян выскользнул в коридор и двинулся к той комнате, где когда-то спали они с Надеждой, если им случалось заночевать у тещи. Топорик он переложил в левую руку, а правой достал из внутреннего кармана пистолет. Федька Угрюмый — это не старуха-теща, с ним приходилось быть настороже и не полагаться на холодное оружие. «Погоди, Федя, — думал Колян, — сперва я тебя свалю с катушек, а потом покрошу топориком. Ты у меня быстро не помрешь…» Теперь, когда теща была мертва, Колян уже не особенно старался соблюдать тишину и без особых предосторожностей потянул на себя дверь спальни. Шагнув через порог, он увидел слева от входа, на хорошо ему знакомой широченной тахте, очертания двух тел под одним одеялом. Ни Федор, ни Надежда не услышали, как он вошел — видимо, налюбившись вволю, они теперь спали без задних ног.

— Подъем! — включив свет, заорал Колян и пнул ногой кровать. — Харэ дрыхнуть, законный муж пришел!

Спавшие подскочили на кровати, открыли глаза, и Надежда завизжала от ужаса, а Угрюмый смертельно побледнел. Колян и впрямь представлял собой ужасное зрелище: он был весь густо забрызган кровью, лицо его превратилось в ухмыляющуюся кровавую маску с перекошенным ртом и горящими глазами.

— Что, Федя, вылупился? Не веришь, что у живой? — глумился Колян. — Да, рано ты меня похоронил! Или хотелось поверить, что меня вот так запросто стерли в порошок?

Угрюмый сделал движение, словно пытаясь встать, но Колян мгновенно вскинул руку с пистолетом. Раздался хлопок, и Федор, схватившись за живот, закорчился на постели под одеялом. Колян рывком сдернул на пол простреленное одеяло и захохотал:

— О, да ты у нас голенький! Ну-ка посмотрим, чем ты мою жену любил… Что, больно, да? Ничего, сейчас еще больнее будет!

Раздалось несколько глухих хлопков подряд. Федор издал крик ужаса и боли — одна из пуль почти оторвала ему половой член, и кровь потоком хлынула на простыни, две другие пробили колени. Для верности Колян еще всадил своему врагу пулю в плечо, затем убрал пистолет, переложил топорик в правую руку и, подойдя к кровати вплотную, ласково спросил:

— Ты ведь не помрешь от шока, Федя? Не кинешь мне еще и такой подлянки? Давай, держись, ты ведь у нас богатырь. На, богатырь, получи!

И Колян с размаху наискось рубанул Угрюмого топором по лицу. Надежда, которая тряслась в углу постели, свернувшись в комок, невольно вскрикнула. Колян хотел растянуть расправу над своим обидчиком, но, ударив раз, он уже не мог остановиться. Следующий удар разрубил Угрюмому грудную мышцу, еще один отек ухо и врезался в плечо. Затем удары посыпались на голову жертвы. Угрюмый сделал было попытку закрыться руками, но Колян сразу же оттяпал ему кисть одной руки и пальцы на другой.

— Смотри, Надька! Смотри, как я его уделаю! — с пеной у рта прорычал Колян.

Он уже изуродовал своего врага до неузнаваемости — разрубленные губы свисали кровоточащими кусками мяса, из кровавой дыры на месте отрубленного носа сочилась кровь, правый глаз, задетый клинком, вытек и заливал разрубленную щеку потоком слизи. Однако Угрюмый еще жил и даже пытался заслоняться от ударов искалеченными руками. Колян сделал резкий выдох и всадил топор глубоко в череп жертвы. Угрюмый сразу обмяк и откинулся на постель. Было видно, как дергаются в агонии его ноги под одеялом. А Колян все рубил и рубил, превращая голову убитого в чавкающее кровавое месиво. Наконец он отшвырнул топорик в угол, вскочил на кровать и расстегнул брюки.

— Слышь, Надюха, — с жутким смешком произнес он, — говорят, если на дохлую жабу поссать, то она живет. Проверим?

И он с тем же жутким смешком принялся мочиться на размозженную голову Федора. Затем, не застегивая брюк, он опустился на колени, схватил сжавшуюся в комок Надежду за волосы и, рванув, распластал ее на тахте.

— А ты думала, я тебя не трахну в последний раз? — прохрипел он. — На прощанье-то — святое дело! Первым я у тебя не был, так зато стану последним! Ну, давай, сука!