Я выжил, начальник!
Шрифт:
– Обижаете, Петр Данилович, - ответил Лютый.
Казань, психиатрическая больница для осужденных
Борис, выдохнув, открыл глаза. Болело все тело.
Голова непроизвольно несколько раз дернулась. Он усмехнулся:
– Похоже, мной занялись всерьез. Вроде я и не грубил. Интересно, надолго это?
– Есть не хотелось, хотя он помнил, что обедал аж три дня назад. Зато ужасно хотелось пить. Тело и лицо были в поту.
– И что это за лекарство?
– чуть слышно спросил он.
Лежавший
– Если бы знать… Ты лучше вставать не пытайся, а то свалишься и даже руку подставить не сможешь. Правда, и боли не почувствуешь. Все как будто заморожено. Ты свой голос слышишь?
– Да вроде слышу.
– Борис хотел кивнуть, но это ему не удалось.
– А у нас во взводе все в порядке, - попытался спеть он и понял, что язык его не слушается.
– Надолго это?
– стараясь говорить четче, спросил он.
– К вечеру отойдет, если снова не уколют. Обычно через сутки колют под видом глюкозы или витаминов. А меня не трогают. Странно, но не колют. Нинель, правда, эти дни не появлялась. Ты помнишь, сколько мы тут?
– Нет. Неделю? Ну от силы две.
– Месяц с лишком. Нинель пропала, и тебя начали колоть. Неделю тебя держали на глюкозе и каких-то поддерживающих организм средствах. И что-то от спины тебе кололи. Массажист был, помнишь?
– Вроде да… - Борис помолчал.
– А туалет как?
– Он с трудом, морщась от боли в шее, повернул голову в сторону Андрея.
– Ну ты и штучка, Афган! Другие сутками неподвижно лежат. А туалет - утка. Правда, тут особо не разбежишься. Медсестры брезгуют, а санитары выделываются. Ты не чувствуешь разве, что мокрый?
– Нет.
«Вот это попал, - подумал Борис.
– Затяжной прыжок, и парашют не раскрывается. Но и до земли еще прилично.
– Он попробовал пошевелиться. Ноющей болью отдались все мышцы.
– Как после заморозки, когда зубы рвут. Но мышцы тут при чем? Ну и хреновина!»
Скинув ноги на пол, он хотел сесть и свалился с койки.
– Сестра!
– закричал Андрей.
– Больной упал!
– Он свесился на пол и поднял голову Бориса.
– Живой ты, Афган?
– Ну что тут еще?
– недовольно спросила вошедшая толстая женщина в белом халате.
– Упал он, - кивнул на Бориса Андрей.
– Санитары!
– позвала женщина.
– Сюда!
В палату вошли трое.
– Положите его, - показала она на Бориса.
– Я сам, - тихо сказал Борис.
– Лежи, дурик, - попытался остановить его Андрей.
– Я сам, - промычал Борис и, упираясь руками в пол, сел и прижался к краю койки Андрея. Вытянув руку, он уцепился за койку и начал медленно подниматься.
– Что уставились!
– раздался громкий гневный голос вошедшей Нины Петровны.
– Поднимите его и положите! А ты не шевелись, - подойдя, строго сказала она Борису.
– Нельзя тебе сейчас шевелиться.
– Она посмотрела на медсестру: - Когда ему делали укол?
– Утром, в восемь.
– Значит, еще два часа. Иначе останешься калекой. Может парализовать руки или ноги. Язык замерз?
Борис, стараясь
– Какого черта геройство проявляешь?
– закричала она.
– Положите же его!
Санитары, осторожно подняв Бориса, уложили его на койку.
– Пусть простыню уберут, - промычал тот.
– Трое суток не меняли, - кивнул Андрей.
– Так!
– Нина Петровна посмотрела на санитаров.
– В зону желаете? Еще одно замечание, и отправлю. А вас там очень ждут!
– Она вышла из палаты и направилась в кабинет главного врача.
– Добрый день, Нина Петровна, - учтиво поздоровался седой мужчина.
– С возвращением…
– Послушайте, Константин Эдуардович, - резко начала она, - что вы делаете с Вуличем? Я же просила колоть ему только…
– Я взял на себя смелость лечить его, - улыбнулся тот.
– И, честно говоря, не понимаю вашего возмущения, Нина Петровна. Вы всегда довольно спокойно относились к подобным проблемам.
– Знаете, иногда неплохо вспоминать, что мы врачи. И работаем не в частной клинике, как вы того хотите, а в государственном закрытом лечебном учреждении. Вулич не из тех, на ком следует проводить эксперименты. Он дважды воевал. И первый раз был осужден несправедливо…
– Господи, - усмехнулся главврач, - да вы никак заинтересовались этим уголовником? Редкий случай!
– Ему нужна помощь, он ее получит - с вашего согласия или нет.
– Вы лечащий врач Вулича, - спокойно проговорил Константин Эдуардович, - и ради Бога, делайте что угодно. Но все-таки объясните мне причину несвойственного вам интереса к этому больному?
– улыбаясь, попросил он.
– Понимаете, Константин Эдуардович, я лишь в пятый раз за десять лет работы в этом заведении, которое просто невозможно назвать больницей, увидела в больном человека. Вот и все!
– Нина Петровна вышла.
– Они все когда-то были человеками, и я, кстати, тоже, - усмехнулся Мюллер.
– Странно… Заплатить ей за Вулича не могли. Хотя женщины всегда непредсказуемы. Ну что ж, лечите Вулича, госпожа Перовская, и не мешайте мне. Через год я надеюсь покинуть это чудное, похожее на ад место и заняться частной практикой.
– Как вы себя чувствуете?
– спросила Бориса Нина Петровна.
– Кажется, после крана и то лучше было. А что за хреновину мне вкололи?
– Вулич, не портите впечатление о себе, - усмехнулась женщина.
– Извините, доктор, - еле ворочая языком, отозвался он.
– Но по-другому я не знаю, как назвать такое. Лекарством - язык не поворачивается. Нина Петровна рассмеялась.
– Сейчас вам сделают укол, и станет немного легче. Но не вставайте еще два часа. Лучше, если до утра. Пейте лекарства и не бойтесь уколов. Старайтесь не грубить санитарам. А вы как себя чувствуете?
– посмотрела она на Андрея.
– Гораздо лучше, - поспешно ответил тот.
– А вы загорели, доктор.
– В Крыму была, - неожиданно улыбнулась она.
– А у вас, Андрей, есть шанс попросить прощения на могиле матери. Если, конечно, снова кого-нибудь не убьете.