Я заберу тебя с собой
Шрифт:
Он прервал разговор, потому что резкая боль, словно пчелиный укус, возникла в горле, и хрупкое дзэнское строение рухнуло. Грациано прихватил бутылку виски и вышел, покачиваясь, из бара «Вестерн».
Злая ночь распахнула пасть и поглотила его.
— Вот. Попробуй, как вкусно. Я потрошка добавила…
Флора Палмьери подняла голову матери и сунула ей в рот соску. Старуха принялась сосать. Огромные выпуклые глаза и усохшая голова — череп, туго обтянутый кожей, — придавали ей сходство с только что
Флора была идеальной сиделкой, она трижды в день кормила мать протертой в однородную массу кашицей, мыла каждое утро и каждый вечер делала ей гимнастику, и выносила контейнеры с калом и мочой, и дважды в неделю меняла ей простыни, и ставила капельницы, и постоянно разговаривала с ней, рассказывая обо всем на свете, и давала ей уйму лекарств, и…
… мать пребывала в таком состоянии уже двенадцать лет.
И не собиралась умирать. Ее организм цеплялся за жизнь, как морской анемон за скалу. Ее насос внутри работал как швейцарские часы. «Поздравляю! У вашей матери сердце, как у спортсмена. Многие могли бы позавидовать», — сказал ей однажды кардиолог.
Флора приподняла мать.
— Вкусно, да? Ты заметила? Сегодня ночью в школу залезли. Все поломали. Тихо, тихо, ты подавишься. — Она вытерла салфеткой струйку смеси, стекавшую из уголка рта. — Теперь они сами убедятся в том, какие у них ученики. Бандиты. Они говорят о диалоге. А это хулиганье ночью залезает в школу…
Лючия Палмьери жадно сосала и смотрела неподвижным взглядом в угол комнаты.
— Бедная моя мамочка, приходится есть так рано… — Флора причесала щеткой длинные белые волосы матери. — Постараюсь вернуться побыстрее. А сейчас мне правда пора. Будь умницей. Отсоединив трубку катетера, она подняла с пола контейнер с мочой, поцеловала мать и вышла из комнаты. — Вечером будем тебя мыть. Хорошо?
Страх, который вчера вечером удалось прогнать, нагло разбудил его.
Пьетро Морони открыл один глаза и поймал в фокус большой будильник с Микки Маусом, весело тикавший на тумбочке.
Без десяти шесть.
«Ни за что не пойду сегодня в школу».
Он потрогал лоб, надеясь, что у него жар.
Лоб был холодным, как у покойника.
В маленькое окошко рядом с кроватью проникал лучик света, освещавший угол спальни. Брат спал. Подушка на голове. Длинная, белая, как мякоть трески, ступня торчала из-под одеяла.
Пьетро встал, сунул ноги в тапочки и пошел в туалет.
В туалете было холодно. Пар шел изо рта. Мочась, он протер рукой запотевшее стекло и глянул наружу.
Какая противная погода.
Небо было покрыто однородной массой облаков, мрачно нависших над мокрой деревней.
Когда случался сильный дождь, Пьетро садился в желтый школьный автобус. Остановка находилась почти в километре от дома (к Дому под фикусом не подъезжали, потому что дорога была вся в ямах). Его всегда провожал отец, но в основном пешком, под зонтиком. Если шел мелкий дождь, Пьетро
Мама уже спустилась на кухню.
Оттуда был слышен стук кастрюль и поднимался запах жареного.
Загор лаял.
Пьетро выглянул в окно.
Отец в дождевике возился в загоне, он брал мешки с цементом, лежавшие у собачьей конуры. Сидевший на цепи Загор скулил, прыгал по грязи, вилял хвостом, старясь привлечь внимание.
Рассказать ему?
Отец не удостаивал животное взглядом, словно его и не было, поднимал один мешок, взваливал на плечо, потом, опустив голову, скидывал его в прицеп трактора и возвращался за следующим мешком.
Может, надо рассказать ему? Рассказать все, сказать, что его заставили залезть в школу.
«Папа, извини, мне надо кое-что тебе сказать, вчера…»
Нет.
Он чувствовал, что отец не поймет и разозлится. Очень разозлится.
А если он узнает потом, разве не будет хуже?
«Но я же не виноват».
Он как следует отряхнул член и помчался в комнату.
Надо прекратить думать, что он не виноват. Это ничего не меняет, даже все осложняет. Надо прекратить думать о школе. Надо спать.
— Ох, кошмар какой, — пробормотал он и снова прыгнул в теплую постель.
Странная это штука — вина.
Пьетро пока еще не понял, как она устроена.
Везде, в школе, в Италии, во всем мире, если ты что-то сделал не так, что-то, чего делать нельзя, в общем, какую-нибудь глупость, ты виноват и тебя накажут.
Справедливость должна быть устроена так, чтобы каждый отвечал за то, в чем виноват. Однако в отношении него все обстояло не совсем так.
Пьетро это понял еще маленьким.
В его доме вина обрушивалась с небес, как метеорит. Иногда, довольно часто, она падала на тебя, а иногда, черт знает почему, от нее удавалось ускользнуть.
В общем, лотерея.
И зависело все от того, что отцу взбредет в голову.
Если он пребывал в хорошем настроении, ты мог натворить что угодно и тебе ничего за это не было, а если ему что ударяло в голову (в последнее время это случалось все чаще), то ты оказывался виноват и в авиакатастрофе на острове Барбадос, и в государственном перевороте в Конго.
Еще весной Миммо сломал стиральную машину.
«Stonewashed!» — прочитал он на этикетке джинсов Патти. Эти штаны ему очень нравились. А девушка объяснила, что они такие красивые именно потому, что они stonewashed, то бишь выстираны с камнями. Камни могли сделать джинсы светлыми и мягкими. Миммо, не долго думая, набрал ведро камней и вывернул его в стиральную машину вместе с джинсами и отбеливателем в количестве пол-литра.
В результате джинсы и барабан стиральной машины можно было выбрасывать.