Я заберу тебя с собой
Шрифт:
Теперь они остались одни.
Флора опустилась на колени перед Пьетро, который все еще рыдал, закрыв лицо руками. Постояв так пару мгновений, она протянула руку и погладила мальчика по голове.
— Пьетро, пожалуйста, перестань. Ничего непоправимого не случилось. Успокойся. Послушай, ты должен сказать, кто был с тобой в школе. Замдиректора хочет знать, она этого так не оставит. Она заставит тебя сказать. — Она села рядом с ним. — Думаю, я знаю, почему ты не хочешь рассказывать. Ты не хочешь доносить, так?
Пьетро убрал
— Нет. Это был я… — пролепетал он, вытирая сопли рукавом.
Флора взяла его за руки. Они были горячими и влажными.
— Это был Пьерини? Да?
— Я не могу, не могу! — умолял он ее.
— Ты должен сказать. Тебе станет легче.
— Он сказал, что убьет меня, если я скажу. — И он снова заплакал.
— Не-ет, это пустая болтовня. Он ничего тебе не сделает.
— Я не виноват… Я не хотел лезть в школу…
Флора обняла его.
— Ну все, все. Расскажи, как все вышло. Ты можешь мне доверять.
— Я не могу…
Но потом, уткнувшись лицом в свитер учительницы, Пьетро, всхлипывая, рассказал про цепь и про то, как Пьерини, Баччи и Ронка заставили его залезть в школу и написать, что у Итало ноги воняют. Что он спрятался среди матов и что Итало в него стрелял.
И пока Пьетро говорил, Флора думала о том, как несправедливо устроен мир, в котором они живут.
Почему членам мафии, которые покаялись и рассказали все, правосудие дает новые документы и гарантии безопасности и облегчает им наказание, а беззащитному ребенку никто ничего не даст, кроме страха и угроз?
Ситуация, в которой оказался Пьетро, была ничем не лучше, чем у раскаявшихся мафиози, и угроза Пьерини — не менее реальной, чем угроза босса Коза Ностры.
Окончив рассказ, Пьетро поднял на нее покрасневшие глаза:
— Я не хотел залезать в школу. Меня заставили. Сейчас я говорю правду. Я не хочу, чтобы меня оставляли на второй год. Если меня не переведут, отец меня не отдаст в лицей.
Флора опять испытала острую жалость к этому ребенку. Она крепко обняла его.
Ей хотелось забрать его и увести с собой. Ей хотелось усыновить его. Она отдала бы любые деньги за то, чтобы он был ее сыном, чтобы она могла воспитывать его и отдать в лицей, где-нибудь далеко-далеко, за тысячи километров от этой звериной дыры, чтобы он был счастлив.
— Не бойся. Никто тебя не выгонит. Обещаю. Никто не причинит тебе зла. Посмотри на меня, Пьетро.
И Пьетро взглянул ей прямо в лицо заплаканными глазами.
— Я скажу, что это я тебе подсказала имена Пьерини и остальных, а ты только подтвердил. Ты тут ни при чем. Погром устроил не ты. Гатта тебя отстранит от уроков на пару дней, так будет лучше. Пьерини не будет считать тебя доносчиком. Не бойся. Ты молодец, хорошо учишься, никто тебя не выгонит. Ясно? Я обещаю тебе.
Пьетро кивнул.
— А теперь иди умойся и возвращайся в класс, об остальном
Отстранили от занятий на пять дней.
Пьерини. Баччи. Ронка. И Морони.
И велели родителям потом прийти с ними в школу и побеседовать с директором и учителями.
Такое решение приняла замдиректора Гатта (ну и директор Козенца).
Класс технических средств обучения перекрасили в мгновение ока. Обломки телевизора и видеомагнитофона выкинули. У совета по образованию попросили разрешения взять из школьной кассы средства для покупки новой видеоаппаратуры, необходимой для учебного процесса.
Морони сознался. Баччи сознался. Ронка сознался. Пьерини сознался.
Их вызывали в кабинет директора по очереди, и все сознались.
Утро признаний. Гатта могла быть довольна.
Теперь оставалась одна проблема.
Рассказать обо всем отцу.
Глория посоветовала так:
— Скажи матери. Пусть она пойдет поговорить с учителями. И предупреди, чтобы она ничего не рассказывала отцу. Пять дней ты делай вид, будто ходишь в школу, а на самом деле приходи ко мне. Сиди у меня в комнате и читай комиксы. Захочешь есть — сделай бутерброд, захочешь кино посмотреть — включи видик. Все просто.
Вот в чем заключалась разница между ними. Огромная разница.
У Глории все было просто.
У Пьетро — наоборот.
Если бы с ней такое случилось, она пошла бы к маме, и мама бы приласкала ее, и, чтобы ее утешить, они отправились бы в Орбаро и пошли по магазинам.
А его мать ничего такого не сделает. Она будет плакать и без конца задавать один и тот же вопрос: «Почему?»
Почему ты это сделал? Почему у тебя сплошные неприятности?
Даже не слушая, что он ей отвечает. Ей не хочется знать, виновен Пьетро или нет. Ее будет волновать только то, что надо идти в школу и разговаривать с учителями («Я не могу, ты же знаешь, я себя плохо чувствую, ты не можешь требовать от меня еще и этого, Пьетро».) и что ее сына выгоняют и тому подобное, а все объяснения у нее в одно ухо влетят, в другое вылетят. Она ничего не поймет.
А потом и вовсе заскулит: «Ты же знаешь, такие вещи нужно обсуждать с отцом. Я тебе ничем помочь не могу».
Трактор отца стоял перед стрелковым клубом.
Пьетро слез с велосипеда, глубоко вдохнул и вошел.
Внутри никого.
Ладно.
Только Габриеле, бармен, вооружившись отверткой и молотком, разбирал кофемашину.
Отец сидел за столиком и читал газету. Черные волосы блестели в свете ламп. Бриллиантин. Очки сдвинуты на кончик носа. Нахмурившись, он водил пальцем по газетным строчкам и что-то бормотал себе под нос. Читая новости, синьор Морони всегда кипятился (только представить себе: отец, у которого отовсюду пар валит, — это было бы незабываемое зрелище).