Я жду тебя
Шрифт:
— Идем, идем. — Я обхватил ее за талию и приподнял.
Мы снова стали карабкаться вверх, но подъем становился все круче и круче. Каджри уцепилась за меня. Она тяжело дышала, ловила ртом воздух и наконец, не выдержав, легла прямо на камни.
— Сжалься! — простонала она. — Больше не могу!
— Устала? — участливо спросил я и огляделся. До цели было еще далеко.
Каджри растирала отекшие ступни.
— Ноги будто свинцом налились, — пожаловалась она, — так больно!
Я опустился на землю рядом с ней, закурил.
— Неужели
— Я давно привык лазить по горам, — ответил я, выпуская струйки дыма.
Ветер крепчал, стало холодно.
— Взгляни, какая красота, Сукхрам! Посмотри вниз, на поля, они словно маленькие зеленые лоскутки. А дома маленькие-маленькие! Внизу все кажется таким большим, а отсюда… Да ты только посмотри, Сукхрам! Вон, видишь, буйвол ногами передвигает, он совсем крошечный, будто не буйвол, а собачонка!
— Ладно, вставай, хватит болтать!
— У меня ноги не идут.
— Эх ты, а еще молодая!
— Нет, нет, нет! Я старая, старая! Иди сам. Куда ты меня ведешь?
— Осталось еще три подъема.
— Три? — воскликнула Каджри и улеглась.
— Хорошо! Я понесу тебя на плечах.
— Ох, нет, — смутилась Каджри. — Что люди скажут?
— Снизу ничего не разглядят. Посмотри вон на то дерево дхо, снизу оно кажется таким маленьким, а гляди, оно гораздо, выше нас.
Каджри взобралась мне на плечи, свесила ноги и ухватилась руками за волосы. Я стал медленно карабкаться выше и выше. А Каджри только удивлялась моей силе.
Первый подъем я одолел и скомандовал:
— Слезай, горная козочка!
Она сползла и рассмеялась. А потом, вдруг посерьезнев, сняла с шеи амулет и повязала его мне на руку.
— Зачем это?
— Его дала мне мама перед смертью. «Повяжи его своему сыну, — сказала она, — и ничей дурной глаз не коснется его». Ты очень сильный, Сукхрам. Я повяжу его тебе, чтобы никто тебя не сглазил, когда я умру.
Я внимательно разглядывал амулет.
— Выходит, я тебе вроде сына теперь?
— Когда у меня будет ребенок, я сниму с тебя амулет и повяжу ему, я люблю детей, — проговорила Каджри, располагаясь в тени большой каменной глыбы.
— Ты опять расселась? Пошли!
— Я больше не сяду к тебе на плечи. Мне страшно. Когда ты наклоняешься, мне кажется, что я вот-вот упаду и выбью себе все зубы. Душа в пятки уходит.
— Я же иду маленькими шагами. Прежде чем поставить ногу, пробую, выдержит ли камень.
— Нет, все равно я не сяду.
— Ну хватит, полезай мне на спину.
Каджри стала отнекиваться, но я взял ее, поднял, закинул на спину, словно кожаный мех для воды, обхватил руками ее ноги и медленно продолжал подъем. На этот раз я преодолел оба склона без остановки.
— Ты не человек! — стонала за спиной Каджри. — Как ты можешь идти без отдыха? Смотри, не поскользнись! Взвалил меня на плечо, словно мешок, у меня все тело болит.
Я добрался до самой вершины и стряхнул Каджри на землю.
— Ой,
Я устало опустился на камни.
— Каджри, — переведя дыхание, сказал я. — В тебе не меньше двух с половиной манов [36] веса. Клянусь тебе! Взвали этот груз на осла — не снесет. А с виду вроде нежная, как лепесток.
В глазах Каджри вспыхивали то смех, то досада.
— Хватит! Ты поднял меня на руки, только когда я все ноги сбила об эти проклятые камни! С чего ты взял, что я тяжелая? Лучше на себя взгляни: туша не меньше, чем у купца-ростовщика. А я легонькая, все говорят.
— Ах, вот как!
36
Ман(правильнее маунд) — мера веса, равная 37,324 кг.
Мы оба рассмеялись.
Наступил полдень. Далеко в горах слышались крики пастухов. Пасущиеся на соседнем склоне коровы казались белыми неясными пятнышками. Под деревом сидели мальчишки; кто-то играл на свирели.
— У меня так ноги разболелись, нет терпения, — пожаловалась Каджри.
Я подсел к ней, положил ее ноги себе на колени и стал растирать.
— Что ты делаешь?! — вспыхнула Каджри. Ты же сам устал.
— Я уже отдохнул.
— Да не коснется тебя дурной глаз, — произнесла Каджри. Потом притронулась к моим ногам и спросила: — Почему у мужчин столько силы?
Я молча улыбнулся.
— Ты такой большой и сильный, — не унималась Каджри, — а позволяешь собой командовать. Почему?
— Почему? Вот сижу и растираю тебе ноги. Кто еще тебе так рабски прислуживал?
— Да, — согласилась Каджри. А потом, подумав, добавила: — Ты скрытный человек. Наносишь исподтишка удары прямо в сердце. Зачем ты приволок меня сюда? Словно бурдюк с водой.
Я расхохотался. А Каджри продолжала:
— Отец говорил матери, что настоящий мужчина — тот, кто держит женщину в строгости. Его дело — накормить и напоить женщину, не дать ей озябнуть, но избави бог говорить ей нежные слова, не то она тебе на голову сядет. Женщина, как спичка, — зажег и тут же гаси, не то пламя поползет и разгорится так, что не уймешь! А почему ты меня не держишь в строгости?
— У твоей матери, Каджри, был, наверное, строптивый характер. Если моя собака мне верно служит, охраняет меня, сидит без привязи у входа в шатер и лает на чужих, зачем мне держать ее в строгости?
— Ах, вот как ты заговорил? Скажи лучше, что мой отец был прачкой, настирал кучу белья, а ты прачкин осел, который только везет на себе это белье.
Мы опять рассмеялись.
— А ведь верно говорил Исила! — произнес я.
— Что верно?
— Исила не раз говорил, что драчливую ведьму словами не урезонишь.