Я жива (Воспоминания о плене)
Шрифт:
С началом лета и программ Центра «Фатх» уроки господина Мотахара возобновились. Темой первого занятия был страх. В самом начале урока учитель спросил: «Все мы в жизни боимся чего-то. Но почему мы боимся? Чего каждый из вас боится?»
Каждый из нас действительно чего-то боялся, начиная от тараканов, мышей и хищных животных и заканчивая темнотой, одиночеством, бедностью, голодом, жаждой, духами, джиннами, огнем преисподней, Азраилом и смертью. Страх смерти, подобно неизлечимой болезни, овладел нашими телами и душами, и нам трудно избавиться от него. Но если Бог вездесущ и всюду пребывает, если Он всевидящий и всемогущий, почему мы тогда боимся того, что не является Богом?
Присутствуя на этих занятиях, мы поняли, что бояться чего-то, кроме Всевышнего, – запретное деяние, и остановились в последней цитадели – обители ангела смерти Азраила. Занятия, которые велись летом 1980 года, были посвящены теме «ангел смерти». Мы должны были протянуть этому ангелу руку дружбы. Для того, чтобы побороть страх смерти и подружиться с Азраилом, нам необходимо было заниматься постоянной медитацией, самоконтролем и погружением в размышления, неустанно пребывать в состоянии пробужденного сердца, которое в молитвах обращается ко Всевышнему. В нашем сознании Азраил не был красивым ангелом, напротив, он был черным и ужасным, и мы его боялись. Поэтому мы должны были познать Азраила – этого
Салман и Сейед, которым было известно, что я посещаю занятия господина Мотахара, будучи свидетелями моральных и поведенческих изменений во мне, зная мою склонность к уединению и затворничеству, во время некоторых практик открыто сопровождали меня, а иногда тайно и незаметно следили за нами.
Во время последнего нашего визита на кладбище мы все четверо легли в могилы на определенном расстоянии друг от друга. Действия эти происходили после захода солнца. Темнело. Мы пролежали в могилах около часа, особенно усердно предаваясь молитвам, как вдруг услышали лай обитавших на кладбище бродячих собак, приближающихся к могилам, в которых мы лежали. Не испугаться этих звуков было невозможно. Даже Фарида и Седдика, куда более серьезно, чем я, воспринимавшие эти практики, не колеблясь ни секунды, выскочили из могил и бросились бежать с кладбища. Мы бежали изо всех сил и кричали от страха, а лай собак с каждым мгновением становился все более громким и зловещим. Когда мы удалились на достаточное расстояние от кладбища, мы остановились и посмотрели друг на друга. Мы были мертвенно-бледные и не в состоянии вымолвить ни слова; страх будто бы сковал даже наше сознание, и мы не узнавали друг друга. Когда мы рассказали о происшествии учителю, нам стало стыдно за себя, и мы пожалели, что так повели себя в той ситуации. Учитель спросил нас: «Чего вы испугались? Умершие умерли, они заняты тем, что отвечают за свои деяния при земной жизни, – у них нет намерения причинить вам вред. Собаки возились с телами мертвецов, – им тоже было не до вас. Если бы вы не испугались и не побежали, собаки не стали бы вас преследовать. Если человек не боится собаки и не бежит от нее, она не причинит ему вреда. Однако ваше искреннее признание в том, что вы всё еще находитесь во власти страха, достойно похвалы».
Мы почувствовали еще больший стыд, когда поняли, что не было никаких собак! Оказывается, нас преследовали вовсе не злые псы, а Салман и Сейед, которые спрятались недалеко от места нашей дислокации и подражали собачьему лаю; они понемногу двигались в нашу сторону, а когда мы побежали, погнались за нами с громким лаем, чтобы напугать нас, разорвать нити нашей дружбы с ангелом смерти и отвадить нас от походов на кладбище.
Разные политические группы каждый день инициировали в том или ином месте столкновения или устанавливали взрывные устройства. В основном через границу с Ираком в город завозились оружие, гранаты, самодельные бомбы, которые оказывались в руках простых людей с улиц и базаров.
Али Асгар Зарей, который являлся заместителем командующего внутренними войсками Абадана и выпускником нефтяного факультета, объяснял нам политические тенденции и идеологию разных политических партий. На этих уроках меня и всех сестер убедили в необходимости прохождения военной, медицинской и политической подготовки.
Прошло около года после революции. Многие старые учреждения и структуры с их начальниками и директорами и даже сторонники прежнего режима, сотрудники спецслужбы САВАК, продолжали свою деятельность, саботируя нововведения и создавая нездоровую атмосферу в стране в попытке настроить массы против новой системы. Абадан, важный промышленный город, подвергся нашествию разного рода политических партий, сект и групп – город, находившийся вблизи соседа (Ирака), который только и ждал возможности предоставить своим сторонникам различные виды разрушительного оружия, чтобы использовать их против Ирана. Небезопасную обстановку в городе усугубляло восстание «Партии арабского народа» и трения между арабами и неарабами. Но все же в районах люди, независимо от национальной принадлежности, по-прежнему сосуществовали в согласии и мире.
После прихода к власти в Хузестане нового губернатора и назначения на этот пост господина Батманкелича [56] , принадлежавшего к революционным силам и бывшего выпускником Института нефти Абадана, город снова вздохнул. С целью зачистки структур, организаций и губернаторского аппарата от подрывных элементов он привлек к работе ряд лиц из Корпуса стражей, студентов Института нефти и Исламского общества дабирестанов в качестве сотрудников и добровольных представителей губернатора. Однако в то время ни одна организация или учреждение не хотели признавать нас официально. Единственной группой, с которой считались, были представители губернатора в мечетях. Только они были удовлетворены приемом и отношением к себе.
56
Инженер Фаривар Батманкелич родился в 1957 г. в Тегеране. Детство и юность провел в Мешхеде
Каждый из нас имел право в качестве представителя губернатора выбрать для себя место работы в одном из центров, учреждений или организаций. Ближе всего моей душе было служение в Абаданском сиротском доме, который мы называли приютом. Неведомая и тайная сила звала меня к детям, и работа в приюте по-настоящему привлекала меня. Придя в сиротский дом, я встретила сестру Мей-манат Карими, которая преподавала Коран в мечети имени Обетованного Махди (да приблизит Аллах его пришествие!). Мейманат была весьма набожной и религиозной девушкой. Я очень обрадовалась встрече с ней. Несмотря на то, что она тоже недавно пришла в приют, Мейманат успела хорошо узнать царившую там атмосферу и детей, поэтому показала мне разные отделы приюта. Последний, кому она представила меня, был директор приюта. Я заметила, что он был не в восторге от нашего прихода. Директор был нервным человеком, который, по-видимому, вымещал свои внутренние комплексы на этих беззащитных детях, ругаясь и крича на них. Все дети очень боялись и слушались его.
Девочки и мальчики содержались в двух разных секторах, имеющих отдельные выходы на открытое пространство. Каждый сектор имел несколько спальных помещений, рассчитаных на двадцать человек. В приюте имелась столовая, в которой работники Наим, Абдуль-Хусейн и Акбар готовили еду для ста двадцати детей в возрасте от двух до пятнадцати лет. Брат Карим Салахшур [57] приказом губарнатора был назначен на должность начальника Комитета Красного Полумесяца. Он был студентом Института нефти Абадана. Поскольку количество мальчиков было велико, он сначала выбрал брата Сейеда Сафара Салехи в качестве воспитателя, а впоследствии передал ему полномочия по руководству приютом. Сейед был одноклассником Рахмана и одним из тех ребят, которые работали в мечети имени Обетованного Махди. А я училась в одном классе с его сестрой Фатимой-аль-Садат. Я спросила его: «С чего начнем? Как нам подружиться с детьми и сделать так, чтобы они нас приняли?». Он ответил: «Этих детей собрали в одном месте лишения, страдания и боль сиротской участи и одиночества. Мы должны разделить с ними эту боль, поняв ее. Тогда они почувствуют к нам доверие и симпатию».
57
Карим Салахшур после войны окончил Университет города Манчестер в Великобритании, получил докторскую степень по специализации «электричество» и в настоящее время занимает должность заместителя министра нефти (прим. авт.).
Как мы ни старались завязать разговор с детьми, они с отрешенными взглядами проходили мимо нас. Облик каждого из них нес печать недоброй судьбы. Одна из девочек сказала: «Мы – ошибки Бога. Мы должны были умереть в утробах своих матерей, но не умерли. Мы не должны были родиться на свет, но родились». Моральное и эмоциональное состояние этих ребят было одно плачевнее другого. Имена и прозвища [58] , которыми дети называли друг друга, свидетельствовали о горькой и многострадальной жизни, выпавшей на их долю. Сначала я думала, что у Хасана фамилия такая – Сарерахи, но после я поняла, что «сарерахи» (в переводе с персидского – беспризорник) – это история жизни Хасана. Десять лет, одиннадцать месяцев и шесть дней назад Хасана нашли рядом с кучей мусора, после чего его принесли в этот приют. Другого прозвали Сухрабом-Обманщиком. Мать Сухраба умерла во время родов, после чего его отец отдал мальчика в этот приют, а сам из-за нищеты стал жить на улице номер Один района Ахмад-Абад [59] . Третьего мальчика звали Муса Гашишный. Его история потрясла всех. Муса был жертвой порочных и губительных развлечений своих родителей-наркоманов. Каждый раз, когда они вдруг загорались желанием забрать Мусу домой, они прижигали ту или иную часть тела мальчика «мангалом» для варки гашиша. Раны на теле Мусы не позволяли ему забыть родителей. Еще одним обитателем приюта был Шапур-Попрошайка. Его мать была цыганкой-нищенкой. После смерти отца Шапура она не в силах была содержать ребенка, начала попрошайничать и иногда приносила Шапуру в приют немного сладостей и что-нибудь из одежды. Одним словом, каждый из ребят носил печальное прозвище согласно своей тягостной жизненной истории.
58
Настоящие имена воспитанников приюта не названы из соображений сохранения человеческого достоинства и соблюдения моральных принципов (прим. авт.).
59
Один из районов Абадана. В районе Ахмад-Абад было пятнадцать улиц, и улица номер Один считалась одним из главных базаров города (прим. авт.).
И теперь нам предстояло подружиться с этими детьми, заниматься с ними и проводить с ними культурную работу. Нам надо было войти в их жизни. Мы не должны были смотреть на них, как на странные и обделенные существа. Они были похожи на других детей, живших в городе, с той лишь разницей, что эти родились на свет более одинокими и неимущими, лишенными самой элементарной и естественной жизненной прерогативы – родительской любви. Мы не знали, с чего начать. Мы не знали, должны ли мы заботиться только об их физическом благосостоянии и росте или рассказывать им об исламе, революции и Имаме. С чего начать вести с ними разговор? Знали ли они вообще, что произошла революция? Имела ли она для них хоть какое-нибудь значение? Видели ли они революцию? Брат Салахшур постоянно акцентировал внимание на важности нашей миссии и говорил: «Если вы познакомите их с исламом, революцией и Имамом, они сами найдут правильный жизненный путь. Только не будьте слишком эмоциональны и не проявляйте по отношению к ним жалость». После долгих бесед и советов с братом Салахшуром мы пришли к выводу, что подобная необустроенная жизнь нуждается в структурировании и законе. И я включилась в этот процесс.