Я жизнью жил пьянящей и прекрасной…
Шрифт:
Мне бы хотелось точнее выразить то, что еще я желал бы написать. Это снова оказалась бы сердечная благодарность. Но я был бы очень рад, если бы Вы восприняли эту книгу как начало, которое не заставит Вас пожалеть о том написанном Вами письме.
Всегда преданный Вам,
Эрих Мария Ремарк.
Литературному редактору «Дейли геральд», Лондон
До 18.06.1929
Глубокоуважаемый господин!
Я благодарю Вас за пересылку письма одного из бывших английских солдат и за Ваши слова о моей книге. Пожалуйста, простите мне, что я только сегодня отвечаю
Вы не можете себе представить, как меня обрадовало, что моя книга нашла такое понимание в Англии. Поверьте мне, эта радость простирается далеко за пределы личных чувств, так как дает мне надежду надеяться, что мне удалось внести небольшой вклад в достижение великой цели человечества.
И в этом причина, почему я так горжусь мнением, высказанным английскими критиками о моей книге, и почему я еще более радуюсь словам, которые говорят бывшие солдаты. Они особенно ценны, поскольку показывают, что жизнь была одинакова в любых окопах – что это явилось такой же бедой, такой же смертью и таким же товариществом.
Господа Путнэм послали мне Вашу критику, за которую я Вам сердечно благодарен. Я порой бываю подвержен сомнениям, часто приносящим мне большие трудности. Слова, подобные Вашим, передающие такое человеческое понимание, значат для меня очень много. Речь не только о книге и об авторе, но о великой цели сотен тысяч людей: прогрессе, культуре, взаимопонимании, человечности и о самой жизни.
Ваш
Эрих Мария Ремарк.
Капеллану Шютткену в Беккум
Берлин, 25.06.1929 (вторник)
Глубокоуважаемый господин!
Я получил Ваше письмо, которое кишит словами «зверски», «противно», «отвратительно», «клеветнически» и т. д. Я должен Вам сказать, что я несколько озадачен тем, что Вы настаиваете на ответе. Что же я должен Вам ответить?
Вы выразили свое мнение так ясно и однозначно, Вы хвалитесь, что Вы то же самое сделали в двадцати газетах – что же следует на это сказать?
Я мог бы попытаться опровергнуть Вашу точку зрения, конечно, но это было бы бессмысленно, подобное бесполезно начинать. Это могло бы иметь смысл только в том случае, если бы я передал Вам мнение одного из моих друзей духовного звания, которому я показал Вашу критику. Он лишь покачал головой и предположил, что при таком неглубоком осмыслении можно и в Библии найти множество упоминаний о мерзостях сексуального характера. Если бы я предоставил Вам тысячи и тысячи писем тяжелораненых, контуженых, калек, ослепших, душевно и физически больных, если бы я обратил Ваше внимание на то, что Вы сами себя обозначили «невеждой» в литературе, и, исходя из этого, сказал бы, что все это было задумано иначе и иначе понято другими – не так, как увидели Вы, то эти и другие факты, без сомнения, могли бы заставить Вас задуматься.
Но зачем! Если бы это заставило Вас задуматься, то могло бы Вас как духовное лицо, которое видит свой прямой долг в нравоучении, ввергнуть в крайнем случае в конфликт с совестью, но я расценил бы подобное с моей стороны как жестокость. Война научила меня тому, что терпение и доброта есть лучшее, что может быть, поэтому я даже не делаю попытку показать Вам, что в моей книге есть тысячекратно более важные вещи, нежели те, о которых Вы говорите. Вы, вероятно, выступаете против тех вещей, которые вовсе ничего не значат по сравнению с остальными. Или Вы полагаете, что автор пропагандирует все то, о чем он пишет? Разве Вы не знаете, что самая простая повествовательная форма часто является сильнейшим выражением протеста? Что под мнимым отсутствием религиозности как раз может скрываться призыв к
Но о чем мы, собственно, говорим – Вы же уже сказали все, что хотели. Заклеймили меня как отвратительного, низкого, извращенного клеветника. Я Вам искренне желаю, чтобы Вы никогда не позволили себе усомниться в безошибочности Вашего приговора!
Эрих Мария Ремарк.
Эгону Вертхаймеру в Лондон
Берлин, 05.09.1929 (четверг)
Господину др. Эгону Вертхаймеру
23, Грейт-Джеймс-стрит,
Лондон В. С. 1
Глубокоуважаемый господин др. Эгон Вертхаймер!
Я сердечно благодарю Вас за письмо от 17 июля, на которое я, в связи с моим путешествием, смог ответить только сегодня.
Пожалуйста, будьте так любезны, сообщите в редакцию «Женского журнала», что я принципиально не пишу ни о себе, ни о моих работах, так как я для этого еще слишком молод и недостаточно опытен. Когда я буду лет на тридцать старше и у людей все еще останется подобный интерес, я с удовольствием сделаю это. Что-нибудь другое я, пожалуй, могу по случаю написать.
С наилучшими пожеланиями и с сердечной благодарностью за Ваши усилия.
Ваш преданный
Эрих Мария Ремарк.
«Путнэм санс» в Лондон
Берлин, 15.09.1929 (воскресенье)
Я благодарю Вас за сообщения в печати, которые Вы мне переслали, часть из них содержала весьма интересную для меня информацию. Из интервью в «Обзервере» от восьмого сентября я узнал, что господин Моисси утверждает, будто хорошо со мной знаком и будто мне двадцать шесть лет. Я не имею чести быть знакомым с господином Моисси, и я, к сожалению, на пять лет старше.
Я постоянно натыкаюсь на различную ложь о себе в печатных изданиях, о которой меня иногда спрашивают берлинские корреспонденты английских газет. По этом поводу могу сказать, что я действительно считаю излишним обращать внимание на сплетни, основанные на зависти, невежестве, ненависти или жажде сенсации. В Германии никто бы не увидел в этом смысла, поскольку здесь всякий знает, откуда подобное идет. Эта немногочисленная группа неудовлетворенных людей, реакционеров и обожателей войны уже никак иначе не представляет Германию, несмотря на шум, который их вдохновляет. Сегодня Германия стоит за работу, восстановление, добровольное понимание, старание и мир.
Когда я вижу, как меня представляет желтая пресса, я сам себе порой могу показаться чудовищем. Мой возраст колеблется между двадцатью двумя и пятьюдесятью пятью годами. Я не могу перечислить все те имена, которыми меня называют, все те полки, бригады или дивизии, к которым я должен или не должен был принадлежать. Совершенно не стесняясь, меня обвиняют в воровстве рукописи у некоего погибшего товарища, компиляции ее из других книг о войне или написании по заданию Антанты. Последняя информация обо мне меняется день ото дня. Все, что я на это могу ответить: я бы желал, чтобы все эти люди оказались правы хотя бы в одном пункте – будто я никогда не был солдатом. Тогда я мог бы сегодня действительно быть уверенным в том, что являюсь хорошим писателем, в чем я еще должен сам себя убедить. Впрочем, я считаю, что автор может сказать свое последнее слово о своей книге, лишь когда им будет написано последнее слово. Если она хороша, она сможет сама себя защитить от несправедливой критики, если она плоха, все последующие усилия бесполезны.