Я знаю, как ты дышишь
Шрифт:
— Та ни минуты они б у меня не служили, если б моя воля… Герои дня! — Сорокина, бурча, все возилась на сиденье, все умащивалась, словно сказочная принцесса, которой не давала покоя какая-то ничтожная горошина. Сорокиной тоже вечно что-то мешало, терло, давило, чесалось… В основном это касалось ее мироощущения, в быту-то Маргарита Павловна была необыкновенно неприхотлива — но сейчас вдруг эта чесотка, это внутреннее ее беспокойство прорвалось наружу, поэтому следователь по особо важным
— Ну шо, як там справы?
— Ничего… — проскрипела Сорокина, — потихоньку!
— А Катэрина як? Не чулы? Одужуе, не?
Сорокина вдруг прекратила моститься, как собирающаяся снестись курица, и взорвалась:
— Одужуе! Щас! Ждите! Выйдет она, как же! Вот прям завтра! Вообще работать не с кем! Бухин! Скрипковская! Один на банановой кожуре поскользнулся, а вторая — на собственной глупости! Я и Сара — пара намбе ван! Роза, блин, и тюльпан! А я теперь за всех отдувайся!
— Шо-шо?! — словно бы не поверил своим ушам Приходченко, хотя за долгую службу за рулем чего ему только не приходилось выслушивать.
— Капшо! Два дебила — это сила! Понабирали служить идиотов… Одну все время по голове бьют — ну, если б дырка образовалась, то мозги хоть снаружи могли бы попасть, а так — ходит без мозгов! Носит ее где попало… Чего она туда вообще похреначила? А теперь на больничном за казенный счет! А до этого еще две недели гуляла! Ни хрена пользы от нее нет! И говорила ж я ей…
Что еще важнячка из прокуратуры говорила старлею Скрипковской, Приходченко услышать не довелось, потому как он затормозил так, что Рита Сорокина едва носом в стекло не въехала.
— Та что ж ты так!.. — начала она уже о другом, но тут водитель возвестил тоном, каким, вероятно, вещал Господь Саваоф из купины огненной:
— Выходьтэ!
— Что?!.
— Выходьтэ, Маргарытапаловна, поизд дали не пиде, просьба освободить вагоны! Выходьтэ, бо я за сэбэ нэ ручаюсь!
— Что?! Что такое?.. — булькала озадаченная Рита Сорокина.
— А то! — вскричал разгневанный водитель Управления. — Вид вас слова доброго николы не почуешь! Роза й тюльпан! Бляха-муха, то капец! — продолжал он цитировать Дзидзьо, тоже явно слетев с катушек. — Выходьтэ! Я вас додому повиз, бо було по дорози! А зараз вжэ нэ по дорози!
Рита Сорокина не покинула казенное средство передвижения только потому, что у нее, видимо, от такого поворота дела, а особенно от надменного полководческого жеста, произведенного Приходченко в сторону раскисшей и плохо освещенной мостовой, напрочь отнялись ноги. Не иначе, это был временный паралич, потому что и слова, обычно легко и непринужденно покидавшие ее организм, теперь тоже застряли, и запертый их поток вырывался на поверхность лишь в виде неопределенного шипения и отдельных звуков:
— Ч-ш-ш-!.. Та!
— Ось тоби й та! Тра-та-та усю дорогу! Строчи, пулеметчик! Сэрця в вас нэма! Катька лэжить
— Я…
— Та вы ж! Я вас узяв, думав, ото жинка нэ вид харошои жизни ходыть ото з такымы сумкамы поночи, а вы як силы, як пойихалы… по всих усюдах, и у хвист, и у грыву! Сылы моеи вже нэма! Выходьтэ! Я зараз якраз до Катэрыны йихав, пырижкив узяв, жинка спэкла, яблучко… бананив! А вы! Пидскользнувся, впав, вдарывся, гипс! Мозку нэма! А в вас мозку так дужэ багато… аж прэ! Вумна, як вутка! Яка гимном увэсь двир засрала! А воны ж диты! На такий роботи! Ворогу не побажаэшь!
— Па… Павел Петрович!
— Та пьятдэсят год вже Павел Петрович! И всэ вас слухаю! Вуха видпадають!
— Павел… Петрович! Я ж не нарочно! — неожиданно сказала Сорокина и прерывисто выдохнула.
— А чого ж тоди? — сурово спросил водитель, сверля пассажирку недобрым взором.
Вопрос был явно риторический. Помолчали. Потом Приходченко, словно Ритка Сорокина и не сидела рядом, сказал:
— Я до Катэрыны, а вы як хочтэ… Маргарытапална!
— Ну… я, собственно… тоже хотела заехать… проведать… так сказать!
— Ну так и кажить… а то спиваетэ тут мэни! — И водитель на всю мощь врубил радиоточку, чего обычно никогда не делал.
Делать этого ему очень не хотелось, но иного выхода, похоже, не было.
— Катя, — сказал он в трубку. — Здравствуйте. Вы… вы меня помните? Я Илья… Илья Антипенко.
— Да, конечно, — быстро сказала она, и ее голос отчего-то показался ему странным. Не таким… как всегда? Впрочем, он не знал ее всегда. Он ее вообще почти не знал. Потому что она была… из другого мира? С которым он не желал бы больше когда-либо пересекаться — но пришлось…
— Катя, я хотел бы с вами посоветоваться…
— Что-то случилось? — быстро перебила она его.
— Нет… и да. Я… не понимаю. И я очень боюсь! — вдруг выпалил он, потому что понял, что по-настоящему боится. Не знает чего — но боится. За жену. И за себя самого? И еще почему-то за ребенка. ИХ ребенка.
— Вы можете рассказать, что произошло?
— Ничего пока… не произошло… если вы о том, что было раньше, — сбивчиво сказал он. — С… Жанной… ничего такого больше… но! Вчера! Вы можете со мной встретиться? В городе? Где-нибудь? Поговорить?
— Что случилось вчера? — снова перебила она.
— Она… подстриглась, — после минутной паузы проговорил Илья. — Отрезала волосы. И… покрасилась.
— Простите, но женщины часто стригутся и красятся.
— А до этого у нее пропала тетрадь! Дневник! Она искала его по дому… несколько дней искала. И даже плакала…
— И это… все?
— Вы можете приехать? — еще раз попросил он. — Или я могу заехать за вами на работу. Как скажете. Я на машине.
— Видите ли, Илья… — она замялась. — Я… болею. У меня сотрясение мозга и постельный режим…