Я знаю, кто убил Лору Палмер
Шрифт:
— Мама, зачем…
— Подожди. — Она открыла дверь и щелкнула выключателем. — Смотри. Смотри.
Яна с трудом заставила себя переступить порог.
Больше не было двухъярусной кровати. Розового ковра и занавесок, светло-серых обоев с искрой. Комната была пустой и строгой — темный ламинат, оштукатуренные стены и выкрашенный в белый потолок.
— Мы не стали клеить обои. Все вещи я упаковала, папа увез их в гараж. Можем вместе съездить в магазин, выбрать… и обои, и занавески… мебель, если хочешь, можешь привезти свою, а хочешь — купим новую…
—
— Мы выкинули мыло. Я купила керамические флаконы, мы теперь жидким пользуемся. Я поменяла шторку в ванной. Если хочешь — я и часы с кухни… перевешу в нашу спальню. Мне Вета дарила… я даже все ее магниты сняла с холодильника и вытяжки. Хватит, Яна. В той квартире, где ты сейчас… мы же не собирались там жить, бабушка ее студентам сдавала, и мы собирались… там даже обоев нет на кухне! Там балкон из арматуры, закрытой металлическим щитом, а на унитазе человек умер!
— Мама! Я сменила унитаз, — пробормотала Яна. На прошлом действительно умер гость последнего квартиранта. — И если бы мне нужны были обои на кухне — я бы их поклеила. Ну чего ты хочешь, чтобы я с вами до сорока лет жила? Мужа в дом привела, родила тут трех детей? Вот в этот угол мы поставим диван с ширмой, а сюда нашу с Ветой кровать. А на третьего кровати не хватит, и вообще мы все так будем друг друга ненавидеть, что просто в коробку его положим из-под пылесоса. Полотенце только постелем, чтоб помягче, — вымученно усмехнулась она.
Мама не ответила на улыбку. Стояла, обхватив себя руками, и золотая нить на ее велюровом халате мутно поблескивала в свете голой лампочки, свисающей с белоснежного потолка.
— Нет, Яна. Я хочу, чтобы ты жила здесь, пока не поймают… этого человека.
— Это не он в меня стрелял, — напомнила Яна. — И даже если я перееду — я все равно буду работать в прокате. Я все равно буду ходить по улицам. Возвращаться домой позже девяти. Мама, в конце концов — я обрезала и перекрасила волосы. Я в рабочем макияже если и выгляжу, как Офелия, то уже неделю как мертвая. Мам, ну не плачь, ну чего ты…
Яна неловко обняла ее, прижавшись щекой к мягкому велюровому плечу. Мама была выше почти на голову. Это Яна пыталась утешать ее, но почему-то всегда получалось наоборот. Из-за роста. Конечно, из-за роста.
— Пойдем обратно на кухню? — попросила Яна, пытаясь незаметно стереть с маминого рукава отпечаток своей напудренной щеки. — Я правда… мам, ну правда, если бы я могла…
В горле застрял кисло-горький комок стыда. Хотелось запереться в ванной, выплюнуть его в белоснежную керамическую раковину, а потом смыть в темноту водостока и никогда о нем не вспоминать. И тогда Яна сразу согласилась бы остаться.
— Что тебе мешает?
Яна смотрела, как мама садится. Поправляет рукава халата. Как ее пальцы — длинные и белые, с коротко обрезанными ногтями в бесцветном лаке — плотно обхватывают чашку. Чашка темно-зеленая, с узором из золотых ромбов.
Яна подвинула пустую пепельницу-ракушку и щелкнула зажигалкой. Она курила, и мама молча смотрела, как она курит. Наконец Яне пришлось потушить сигарету, потому
«Это я», — мрачно подумала Яна. Хотела сообщить маме, но наткнулась на ее строгий взгляд и решила воздержаться от метафор.
Яна почти решила признаться, что собирает у себя людей. Что помогает, что она им нужна. Решила сказать, что маме совершенно не о чем волноваться. Что люди, которые к ней приходят, такие же, как они.
— Я знаю про деньги, — сказала мама, не отрывая взгляда от чашки.
И все оборонительные глупости в этот момент хрустнули, пошли трещинами и потеряли способность защитить ее разум от настоящего абсурда.
— Что?..
— Я знаю про деньги, которые ты украла. И папа знает. Если ты из-за этого не хочешь возвращаться домой…
Яна пришлось кивнуть. Казалось, что в подбородок упирается тугая пружина.
— Они бы все равно ничего не изменили. Никому бы не помогли.
— Помогли бы.
— Нет, Яна, — устало сказала мама. — Не помогли бы. Этот человек с теми деньгами вообще никак не был связан. Он ведь… как болезнь. Он просто… просто происходит.
— Ничего просто так не происходит.
Яна сделала большой глоток остывшего кофе, пытаясь хоть как-то смыть слипшийся в горле комок. Казалось, он упадет в желудок и насквозь его прожжет. И хорошо бы — лучше так, чем говорить маме слова, пропущенные через кислотный фильтр.
— Я хочу, чтобы ты вернулась. Я хочу, чтобы ты жила с нами, пока его не поймают. Не только потому что мы тебе нужны, в конце концов, почему ты не можешь подумать, что нужна нам?!
— Когда его поймают, — пробормотала Яна, незаметно чертя кончиком пальца руну турисаз на краю стола, — никому не станет легче. Поверь мне, мама, я знаю. Нам всем станет только хуже. И если я вернусь — нам станет хуже. А папа скоро вернется?
Яна видела, что мать заметила, как она меняет тему. Но вместо того, чтобы настаивать, она забрала у Яны чашку с остывшим кофе и вылила его в раковину. Потом отвернулась к плите, где под кофейником горело едва заметное кольцо газового пламени.
— Да, он обещал сегодня приехать раньше…
— У меня есть друзья, — твердо сказала Яна. — И прокат. Я нужна людям, которые ходят в мой прокат и ко мне домой. Мои друзья — люди, которые… пережили то же, что и мы с тобой. Они нужны друг другу. Я нужна им.
— Больше, чем нам с папой? Ты действительно… кому? Этому мальчику, который в дверь проходит боком и пригнувшись?
— Мальчику, — слабо улыбнулась Яна.
Она впервые задумалась о том, что не знает, сколько Яру лет. Могло быть двадцать, а могло — тридцать пять. Он много пил, плохо спал и часто щурил злые опустевшие когда-то глаза.
— Да, Яна, мальчику. Вы все… думаете, что можно сделать домик из одеял, забиться туда и делать вид, что на улице ничего не происходит.
Яне некстати вспомнилась концовка «Мечтателей». Ей удалось не улыбнуться, потому что мама была слишком серьезной.