Я знаю, кто убил Лору Палмер
Шрифт:
Сегодня было воскресенье, и это было плохо. Норе хотелось в редакцию, к людям. Дописывать статью, решить все мелкие задачи, накопившиеся к концу года. Вместо этого она валялась в полутьме на своем желтом велюровом диване, пялилась в потолок и пыталась убедить себя, что нужно отдыхать.
Зима в самом разгаре. В конце марта сойдет лед, в конце апреля согреется вода. Это было важнее, чем статья про ограбление проката и недописанные заметки про школьников, которые вырывали сумки у пенсионерок.
— А ту собачку, что бежит за мной, зовут Последний шанс, — промурлыкала
У Яра был такой взгляд. Как все-таки жаль, что все у него так сложилось. У нее была целая пачка фотографий Рады — и даже две из морга, но они лежали внизу, и Нора их не доставала. А на тех снимках, где она была живой — смеющиеся глаза, солнце, запутавшееся в кудрях, строгость клавиш и изогнутого крыла рояля рядом с легкомысленными кружевами ее платьев и лихорадочными мазками румян на ее щеках.
Какие у Яра были глаза, когда она сказала про Вету. Вот ходит со своим каменным лицом, шутит, улыбается вроде по-доброму, а стоит прошлому дотянуться — и приходится вспоминать, почему нельзя позволить ему найти маньяка первому.
Нора не испугалась по-настоящему в прокате, не испугалась, когда в редакцию стали присылать отрезанные человеческие пальцы после того, как Петр Шабуров взял интервью у владельца консервного завода и на что-то там ему намекнул. Самое обидное, что Нора даже не знала, на что именно — на то, что еще десять лет назад он людей в багажниках катал на лесополосу, и что на ту лесополосу до сих пор грибники ходить не любят, потому что обязательно наткнешься на чей-нибудь труп, а трупы омрачают радость от полного ведра сыроежек? Или на недавно пропавшего рабочего, которого никто не может найти, потому что на лесополосу грибники не ходят, а в милиции делают вид, что не знают, где это? Или про похождения его жены — но уж точно не о дочери, потому что за такие намеки он присылал бы сразу головы? Нора не знала, и пальцев не боялась. Не боялась даже, когда Шабуров выставил на улицу свою овчарку, запер дверь и повесился, потому что знала, что так бывает. Что слова — это и груз, и крылья, и иногда крылья ломаются, а груз ты больше не можешь тащить.
Нора не боялась мертвых людей в сугробах и канавах. Не боялась изуродованных смертью и водой женщин в белых венках.
Но когда Яр посмотрел на нее, дочитав отчет — Нора испугалась. И даже не могла сказать, почему. Потому что у него в глазах темнота без единого огонька, потому что кулаки вечно разбиты, потому что он мало того, что огромный, так еще не бреется и носит эти ужасные свитера? Ну это, конечно, точно не могло сложиться в нормального человека, но Норе никогда не нравилось то, из чего можно сложить нормального человека, и Яр вообще-то был отличный парень. Чай ей заварил. И чего ей, Норе, нужно бояться?
Но она почему-то боялась. Не звонила ему целую неделю.
Она почти дописала статью, большую, хорошую статью про ограбление проката, а пока она ее писала — грабителей нашли, и даже разрешили Норе съездить в участок.
Она сидела в редакции до поздней ночи, а потом приходила домой,
— А ту собачку, что бежит за мной… зовут Последний шанс…
Нора швырнула подушку в стену, едва не зацепив шаткий журнальный столик, на котором стопкой лежали ее черновики, придавленные пустым кофейником.
Чем Яр сейчас занимается, интересно? Сидит в подворотне, устремив грустные медвежьи глаза в исписанную стену и доедает какого-нибудь гопника, который не захотел сообщать «бесполезную информацию, полученную незаконным путем»?
— Звон гитары и немного слов — это все, что есть у нас…
Пожалуй, Нора даже скучала. Да, скучала, а почему нет — у нее раньше не было напарников. А еще у Яра было хорошее чувство юмора, и он был вежливый. Скорее всего он даже не ел людей.
А еще Яр не отвечал на звонки. Нора раздраженно посмотрела на серо-зеленый дисплей с часто мигающей трубкой. Перезвонила еще раз.
— Я раньше знал, как пишутся буквы, я верил в силу слов…
Нечестно она поступила. Вот чего она испугалась — вывалила ему все что думала и сбежала. Чтобы не смотреть, как он эту информацию мешает со своими воспоминаниями.
Впервые Нора скучала по пейджерам. Тогда слова были ограничены, и их надо было проговаривать чужому человеку, который превращал их в буквы на дисплее. Так слова взвешивались и теряли половину своего яда.
Яр не отвечал. Может, конечно, он просто напился и спит, но раньше он так не делал. Нора раздраженно фыркнула, отключила телефон. Включила его и позвонила Яне.
— Привет… «загрустила», смешное слово… как там Лем?
— Обещали, что не помрет, — мрачно ответила Яна. — Глаза разлепил, сказал, что я сука отмороженная, бульончика моего похлебал и отрубился. Наверное, сознание от восторга потерял.
— А что… что прокат? — На самом деле Нору это не особо интересовало, потому что она надеялась никогда больше в прокат не вернуться, но сразу спрашивать про Яра она не хотела.
— Ковер пришлось выбросить, — тускло сказала Яна. — Отнесла в химчистку, а там тетка давай на меня орать, представляешь? Говорит, больше никаких окровавленных ковров в жизни чистить не будет. Ну я с психу его на помойке и оставила… Зато кассеты не разбили. «Терминатора» одного покоцали, но у меня их еще три. — Судя по ритмичному хрусту снега и шороху ветра, Яна куда-то шла. — Слушай, Нора, а ты чем занята?
— Работать пытаюсь, — соврала она. — Кстати о… то есть… а Яра ты давно видела?
— Давно. Еще до ограбления. И трубку он третий день не берет.
— Вот как…
— Да, Нора, так. Кстати, если хочешь — приходи завтра в семь. Ко мне. Мы смотрим «Суспирию». А найдешь Яра — и его с собой приводи, оказывается когда он рядом происходит меньше дерьма.
Яна бросила трубку до того, как Нора успела ответить.
Наверное, очень плохо быть сумасшедшей истеричкой с кассетами и штопором. Нет уж, завтра она опять будет до ночи сидеть в редакции и наконец-то допишет статью.