Я. Философия и психология свободы

Юрченко Сергей Борисович

Возможно, именно поэтому пещерный человек хранил трупы соплеменников в местах своего обитания, допуская, что любой из них может проснуться. Но гораздо чаще они начинали разлагаться и приносить болезни, словно неся месть мира мертвых миру живых. Так должен был родиться культ почитания мертвецов, ставший в Древнем Египте основой социальной, философской и художественной культуры. Сон и смерть были тайной, запертой в душе человека, и у него не было ключа к этой тайне. Тайна жила в нем, но оказывалась совершенно недоступной. Поэтому сны в древнем мире считались посланиями богов. Библейский Иосиф достиг высочайшего положения в Египте только за то, что умел разгадывать сны.

Пещерный человек проводил свой день в поисках пищи и размышлениях о себе самом. А затем наступал вечер, и он покорно ложился на свое ложе,

жертвенно отходя в какое-то ритуальное посвящение, где его опять поведут по царству мертвых. По утрам он слушал щебет птиц, хором возносящих хвалу той силе, которая поднимает солнце над землею. И как собственное тело было любимой игрушкой человека, с которой не хочется расставаться, так сам он был игрушкой этой силы. Разве этого было недостаточно, чтобы испытывать трепет перед такой силой?

Часто историческое возникновение религии объясняют страхом человека перед природной стихией. Фрейд следует этой традиции, говоря: « Бог есть возвысившийся отец, тоска по отцу, корень религиозной потребности... Беспомощность ребенка имеет продолжение в беспомощности взрослого... Когда взрослеющий человек замечает, что ему суждено навсегда остаться ребенком, что он никогда не перестанет нуждаться в защите от мощных чуждых сил, он наделяет эти последние чертами отцовского образа, создает себе богов, которых боится, которых пытается склонить на свою сторону и которым, тем не менее, вручает себя как защитникам... Способ, каким ребенок преодолевал свою детскую беспомощность, наделяет характерными чертами реакцию взрослого на свою, поневоле признаваемую им, беспомощность, а такой реакцией и является формирование религии».

Но ведь этот страх знают и животные, в панике бегущие от огня. Природа может научить живое существо лишь разумности, ловкости и жестокости, но она не ведет его к Тайне. Понятие «нуминозность» (лат. numen – божество) в научный оборот было введено немецким теологом и историком религии Р. Отто, который воспользовался латинским словом «нумен», чтобы не вызывать привычных языковых ассоциаций с ортодоксальным догматом веры. Так древние римляне называли божественную силу, властно распоряжавшуюся человеком. По определению Отто, «Нумен» предстает перед самосознанием в образе «совершенно Иного» по отношению ко всем представлениям внешнего опыта. Восприятие «совершенно Иного» придает содержанию религиозного опыта ощущение тайны, устрашающей (лат. mysterium tremendum) и одновременно очаровывающей (лат. mysterium fascinans). Поэтому нуминозным откликом на встречу со Священным оказывается не только «страх и трепет», но и «восхищение с восторгом».

Юнг, введя нуминозность в свои архетипы, так писал об этом: «Динамическое существование или воздействие, не связанное с произвольным актом. И даже наоборот, такое воздействие захватывает, овладевает человеческим субъектом, который скорее всего является жертвой нуминозности, чем её создателем. Numinosum, чем бы ни была её причина, является условием существования субъекта, независимым от его воли. Numinosum является или качеством какого-либо видимого объекта или воздействием невидимой силы, вызывающей особые изменения сознания (т.е. самосознания)». И далее, говоря о своих архетипах, Юнг добавляет: «Наша психическая структура повторяет структуру Вселенной и все, что происходит в космосе, повторяет себя в бесконечно малом и единственном пространстве человеческой души. Потому Богообраз - всегда некая проекция внутреннего ощущения какого-то великого противостояния. Этот опыт затем наглядно явлен в предметах, порождающих подобную ассоциацию. И эти предметы с тех пор сохраняют свое нуминозное значение или, скажем так, характерны большой долей нуминозности. В этом случае воображение совершенно свободно от всего конкретного и пытается уловить образ невидимого, чего-то, что стоит по ту сторону вещей».

А теперь вернемся к истории с потерянной и вновь найденной вещью, которую человек хранит на полке или использует безобразно, поскольку забыл, в чем ее предназначение. И вот, наконец, однажды древний человек нашел в своем доме ключ к истинному Сознанию (нуминозному

Я), но забыл его имя. Точнее, это имя он уже присвоил самосознанию, своему «я». А вместе с именем забыл и его сущность. Он стал называть эту радостную находку Богом. По недоразумению человек назвал Сознание Богом. Тем не менее, это нуминозное Я можно еще отыскать в индуистских текстах, например, в «Тантре Царя Всетворящего»: «Я – «сердцевина», потому что я содержу в себе все явления. Я – «семя», потому что я порождаю всё. Я – «причина», потому что всё происходит из меня. Я – «ствол», потому что ответвление любого события произрастает из меня. Я – «основа», потому что всё пребывает во мне. Я зовусь «корень», потому что я есть всё».

И с тех пор человек, этот носитель нуминозного Я, стал искать его в интуитивных символах Аписа, в ритуалах и мистериях призывал он снисхождение на себя этого Пана, во снах и галлюциногенах пытался постичь эту запредельную Изиду, сжигал своих сыновей во имя этого Баала, поклонялся на высотах этому всемогущему Яхве, языковыми заклинаниями пытался воздействовать на эту всетворящую Иштар, на заре восхвалял этого Митру и в самонадругательствах оказывал почтение этой Кибеле. Он создал религию, мистику, эзотерику, шаманизм, мифологию, магию, некромантию, спиритуализм и толкование сновидений. Настал рассвет богов. Из недр своего самосознания, из сновидений человек извлекал все более причудливых и ужасных монстров. И приносил им жертвы как свидетелям своего благочестия.

Каждое самосознание есть независимый свидетель Сознания. Именно так оно и возникло. Но человек, присвоив сознание себе, со свойственным ему эгоцентризмом все перевернул и объявил Бога (Сознание) свидетелем своей души (самосознания). Он сделал мир своих сновидений мистической территорией Божьего Самодержавия. Главным продуктом этой лингвистической несообразности и вытекающей из нее казуистики стали бессмертная душа и ревнивый, самолюбивый Бог-свидетель с целым сонмищем ангелов и демонов в своей свите, где один страшнее другого. Известно, что из этого вышло: сакральные жертвы, жрецы, теократия, религиозная ненависть, священные войны, мракобесие и все прелести человеческого самосознания, для изучения которых понадобилось создавать психиатрию.

В конце концов, самосознание потому и есть само-сознание, что оно сознает каждый свой акт. Если человек не слышал собственных мыслей, откуда ему известно, что он вообще мыслил? Если бы человек не слышал собственных мыслей, то ему неоткуда было бы взять саму идею молитвы, ведь молитва – это обращение к кому-то внутри самого себя, к нуминозному Я. Самосознание, являясь одним из многих свидетелей Сознания, связано с ним самой интимной связью, какую оно не может иметь больше ни с кем во внешнем мире: ни как ребенок с матерью, ни как муж с женой, ни как друг с другом, ни как господином с рабом. Именно поэтому Бог есть всеобщая любовь. Но человек, являясь носителем этого нуминозного Я, находится так же в непрерывном присвоении себе этого единого Сознания. Я мыслю – следовательно, Бог во мне, и с ним (истинным Я) веду я свой диалог. Именно потому Бог есть собственность человека.

Мистический каннибализм, в котором съедается сердце врага, чтобы обрести его мужество, сохраняется и в самом просвещенном христианстве: поедая символическую плоть Христа, человек частично присваивает его себе, как это следует из самого термина «причащение». Доктрина Агнца – это коллективное пожирание Диониса, где каждому положен свой кусок. При этом жрецу всегда достается наибольший, и прихожане готовы с этим смириться, называя его «святым отцом» именно потому, что он получил большую долю от Бога. Однако сделай это кто-нибудь в единоличном порядке, – и это станет чудовищным грехом. Он присвоил себе нуминозное Я, не поделившись ни с кем. С другой стороны, именно к такому состоянию «объевшейся Богом сомнамбулы» стремятся все те, в ком начинают «говорить духи» : вавилонский прорицатель, дельфийская пифия, индейский шаман, колдун Вуду, медиум спиритуалистов, шайка вампиров, вся нечисть и, наконец, самая главная в христианском каноне сомнамбула – Антихрист, оккупант мистической территории Божьего самодержавия, который (в сомнамбулических же видениях апостола Иоанна) получит власть над землей.