Яблоко по имени Марина
Шрифт:
— Ну, еще немножечко, — по-детски капризно надувая губы, канючила Ольга. — Время-то детское, только-только «Спокойной ночи, малыши!» закончилось.
— Ничего не знаю, — отрезала Зоя. — Мы обещали вернуться домой вовремя. Мать уже, наверное, ужин приготовила. Нельзя опаздывать. Непорядок!
Ольга принялась рассуждать о темных деревенских нравах, домостроевских порядках и о свободе личности, на что Зоя односложно отвечала: будешь, мол, совершеннолетняя — тогда и пользуйся своей волей как хочешь. И вообще, для нее сейчас главное: не быть пустомелей — прийти домой
— Ха! — усмехнулся Мишка. — Я даже спать ложусь, как паинька, в одиннадцать часов. Но если мне надо, подожду, пока родители заснут, открываю окно и — фьють! — хоть до утра могу отсутствовать.
— И куда ты ходишь? — спросила Ольга.
— А куда угодно! — подбоченился Мишка. — Позавчера, например, с пацанами бегали на озеро купаться. А перед тем… никому не скажете?
— Нет, что ты! — в один голос ответили Зоя и Ольга.
— Не знаю, как про такое и сказать, — замялся Мишка. — Это с Мальвиной связано.
— Сказал «а» — говори и «б», — потребовала Зоя.
— В общем, мы ее пугали, — признался Мишка. — Воткнули в раму иголку, к иголке привязали нитку. Дернешь за нее — иголка в стекло: стук-стук! Мальвина посмотрит в окно — никого, снова ляжет, а стук опять повторяется, зловеще так, как привидение. А Генка Широков еще и подвывает тихонечко, протяжно: «У-у-у-у!» Мальвина чуть с ума не сошла.
— Ну и развлечения у вас, — Ольга недоуменно покачала головой. — Делать вам, что ли, нечего?
— Это ей делать нечего, — засмеялся Мишка. — Представляешь, она верит в духов. Научила девчонок вызывать их. И те, как дурочки, чуть что — хвать книгу, всунут в ее середину ножницы, веревочками опутают. Держат томик за ниточку и спрашивают: «Дух писателя Гоголя, скажи, нравлюсь ли я мальчику Коле?» — Мишка смешно, по-девчоночьи запищал. — «Если «да», то поверни книгу влево, а если «нет», то вправо…». Ну, что за дела? Хоть бы подумали, что такому великому человеку, как Гоголь, наплевать и на мальчика Колю, и на девочку Машу, и знать он их не знает…
— Ага! — Оля зацепилась за последнюю фразу Мишки. — Значит, ты допускаешь, что дух что-то может знать и даже на кого-то плевать?
— Да мертвяк он давно! — Мишка сплюнул. — Никакой загробной жизни нет. Наука доказала.
Ольга, однако, не сдавалась. Она принялась рассказывать Мишке о таинственном графе Калиостро и его спутнице, умевшей общаться с потусторонним миром, и о спиритизме и ясновидении, вспомнила Ольга и о Вольфе Мессинге, о котором тогда говорила вся страна, а еще обмолвилась о своем отце: он, оказывается, работал в научном институте, изучал психику человека и ставил какие-то чуть ли не секретные опыты.
— О них ничего рассказывать нельзя, — важно сообщила Ольга. — Государственная тайна. Отец, впрочем, лишь намеками иногда проговаривается, чем занимается в своей лаборатории. Но одно ясно: существует нечто такое, что человек еще не ведает.
Я слушал рассказы Ольги — удивительные и таинственные, переносившиеся в моем сознании непостижимым образом на нее саму. Мне казалось, что она и сама — необыкновенная, не такая, как все, если свободно и легко говорит о всяких
Мишка тоже зачарованно слушал Олю. А вот Зое ее рассказы, похоже, не нравились: она молчала, ни о чем не спрашивала двоюродную сестру и даже пару раз откровенно зевнула. Наверное, уже успела их наслушаться.
Когда мы подходили к нашей улице, Мишка вдруг сказал:
— Оль, можно тебя о чем-то спросить? — и остановился, давая понять, что хочет говорить с ней один на один.
Мы с Зоей пошли вперед.
— Интересная у тебя родственница! — восторженно произнес я.
— Ага, — кивнула Зоя. — Интересный у нее папа. И библиотека дома интересная.
— При чем тут библиотека?
— Ты разве не замечал, что нам всегда интересны те люди, которые знают чуть-чуть больше нас? — вопросом на вопрос ответила Зоя. — А сами по себе они ничего особенного не представляют.
— Но Оля не такая!
Зоя снисходительно посмотрела на меня и покачала головой:
— Тебе виднее, какая она, — и вдруг, без всякого перехода, спросила: — А хочешь, открою тебе тайну?
— Ну?
— Мне сегодня один парень, взрослый, между прочим, сказал: «Какая ты красивая стала!». А я всегда такая была. Просто на мне новое платье. И он никогда меня в нем не видел. Платье красивое, а не я сама, — Зоя выжидательно смотрела на меня.
Может, она хотела, чтобы я возразил: нет, мол, не одежка красит человека, и ты, Зойка, ничего так себе девчонка. Но я промолчал.
— Вот и все! — усмехнулась Зоя. — Понимай, как хочешь.
Я понял по-своему: она завидовала Ольге, которая нравилась парням. Но я ей ничего не сказал. Как-то не очень хотелось говорить. Замолчала бы Зойка, что ли? Тогда, может, ветер донес бы до меня хоть малюсенький обрывок разговора Ольги и Миши, и по нему я бы догадался, о чем они так увлеченно говорят. Неужели только о Мессинге и всякой телепатии-хренатии? Едва ли. Скорее всего Мишка флиртовал с Олей.
Нам, пацанам младше себя, он как-то объяснил, что девчонки — все равно что курицы. Каждому деревенскому жителю известно: если пеструшку погладишь по голове, то какой бы растревоженной она ни была, обязательно успокоится, зажмурит глаза от удовольствия и замрет — делай с ней, что хочешь. «Вот и бабы такие же, — скабрезно лыбился Мишка. — Мели девчонке, что она самая красивая, лучше всех, что ты о ней все время думаешь — и она за тобой как собачонка будет бегать…»
Наверное, он знал, что говорил, потому что девчонки считали его привлекательным и обаятельным парнем. Некоторые из них, как полные дуры, сами писали ему записки, назначали свидания, а он вел себя по-свински: рассказывал все пацанам. За это я его тоже не любил: трепло! А, может, причина моей неприязни содержалась в другом — в зависти? Мне никто таких записочек не посылал. А так хотелось однажды обнаружить в книге, которую дал почитать какой-нибудь девчонке, сложенную треугольником записку: «Давай дружить!».