Яблони на Марсе (сборник)

Венгловский Владимир Казимирович

Марс будто говорил с нами. Как призрак из викторианских романов, заунывными стенаниями желающий выпроводить непрошеных гостей из пределов своего заплесневелого особняка. Камни и дюны, привыкшие к вековечным сумеркам, роптали, противились нависшей воздушной армаде. Той, что обрушила на планету свои мощные, точечные, тщательно спланированные удары, разбудив, растревожив ее сонную оцепенелость.

Не надейся, дружище. Так просто ты от нас не отделаешься. Мы пришли сюда надолго. Насовсем.

— Солнце, — сказал Матвей.

С жужжанием

повернулись камеры, закрепленные на видеоботах Кирилла. Водруженные на высокую ходовую часть, снабженную шестеркой высоких колес, растопырив крылья солнечных батарей, застыли. Длинными шеями штативов и вытянутыми клювами объективов они походили на изящных металлических цапель.

Мы все — и люди, и видеоботы — стали глядеть на северо-восток.

Сквозь пылевую взвесь едва пробивались первые робкие лучи. Солнце казалось крошечным и малиновым. Небо — темно-сливовым, зловещим.

В тучах изредка мелькали яркие отсветы, призрачные зарницы — кое-где, в районах, близких к экватору, еще продолжалась метеоритная бомбардировка.

Мы молчали, глядя на небо. А вокруг кружили видеоботы, искали удачные ракурсы, скрипели толстыми шинами по пыли и осколкам породы.

Марс менялся на наших глазах. Мы менялись вместе с ним. Где-то внутри.

Матвей первым нарушил торжественное молчание. Сославшись на срочность, попросил извинить его. Незаконченное дело в оранжерее. Я оценила деликатность. Не стала упрашивать его остаться.

— Мне сказали, вам по душе то, что я делаю, — сказал Кирилл. — Мои фильмы…

«Ненавижу тебя, Белла», — подумала я.

— Я выросла на ваших фильмах.

Мою кривую ухмылку скрыло забрало гермошлема.

— Вы не очень похожи на школьницу.

— А вы — на режиссера.

Он, кажется, обиделся:

— На кого же я похож?

— На рок-звезду. Вам бы пошла бас-гитара и беснующаяся толпа тинейджеров.

— На первом курсе я играл в группе. На басу. А что касается поклонниц… Нечасто приходится встречать кого-то, кто досмотрел хотя бы один мой фильм до середины. Разве что моя мама… Но она настроена критично. Правда.

Я могла бы сказать, что смотрела все его фильмы. Даже студенческие короткометражки. Нашла в сети. Это была правда.

Вместо этого я спросила:

— Зачем же вам тогда солнечные очки?

— Если скажу, обещаете не смеяться?

— Обещаю.

— Конечно, дело не в том, что меня узнают на улицах и в супермаркете. Такого со мной еще не было. На самом деле, я очень застенчив. А очки… Это помогает. Трудно говорить, глядя в глаза собеседнику. Знаете, до сих пор иногда кажется, это мое решение — журналистика, режиссура… Делать кино. Все это сплошное бегство. С самого начала. Попытка убежать от людей. Затем — от себя. Спрятаться за объективом камеры. За объективами видеоботов. Попытка сказать что-то людям, что-то важное, при этом храня молчание, оставаясь за кадром… Вот сейчас на нас скафандры и эти шлемы, я не вижу вашего лица… Это как-то способствует откровенности…

— Вы

можете убрать затемнение, вон там, на панели слева…

— Инна, вы же поняли, что я на самом деле хочу сказать.

— Поняла. Думаю, что да.

— Из этого должен получиться хороший фильм.

— Надеюсь…

— Этот парень, который ушел…

— Матвей?

— Да. Он крепко в вас влюблен. Вы знаете?

— С чего вы взяли?

— У меня на эти вещи взгляд наметанный. Знаком не понаслышке.

— Странно говорить с вами об этом.

— На нас скафандры. Это располагает к некоторой доле откровенности… Хотите совет?

— Хочу. Совет мне просто необходим. Правда.

— Не упустите свой шанс, Инна.

* * *

Мы уезжали с «Элизия». Собирали аппаратуру. Паковали вещи.

Кейтлин заранее нервничала. Везти нас на главную базу, на титаническом гусеничном транспорте, предстояло Антону с его приятелем еще армейских времен. «Один летчик за штурвалом — это еще ничего, но когда их там двое таких… Девочки, я, пожалуй, воздержусь от завтрака!»

Мы уезжали, каждый оставаясь при своем.

У Матвея оставалась его оранжерея, составные модули которой споро грузили в недра транспорта жужжащие сервоприводами «макаки». Его цветы. Заботливо выпестованные ростки жизни.

У Кирилла — его фильм, запечатленный внимательными объективами видеоботов. Застывшие мгновения жизни.

У меня — мои черви-нематоды, куда ж они без меня, малютки? И губчатые моря лишайников, которые нам еще предстоит засеять, вырастить, заселить… Которые дадут поколениям колонистов воздух, оживят Марс.

У каждого — свое. И одна планета на всех. Такая громадная и такая невозможно маленькая. Такая чужая и такая родная. Противоречивая, трудная и прекрасная, как сама жизнь.

Перед самой посадкой мы столкнулись плечами у шлюза. Я и Матвей.

— Извини…

— Слушай, Бирюков, завязывай с этим, а?!

— Ты о чем, Инна?

— Кончай постоянно извиняться. Действует на нервы!

— Больше не буду.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Хочу, чтобы ты пообещал мне еще кое-что.

— М-м-м?

— На Центральной есть кинозал. Кирилл обещал устроить просмотр отснятого материала. На большом экране. Не тридэ конечно, и не про карликов… Но если ты честно пообещаешь, что не будешь вертеться…

— Ты опять зовешь меня на артхаус?

— Свидание, Матвей. На этот раз я зову тебя на свидание.

3. Кирилл Гуляев, кинорежиссер, автор эпопеи «Lux aeterna»

Москва выглядит по-особенному нарядной в эти осенние дни. Несмотря на ненастье, с которым не справляются погодные генераторы и терморегулирующие комплексы. Так происходит ежегодно. Будто по устоявшейся доброй традиции. Несмотря на все наши передовые научные достижения. Осень наступает внезапно. Мы опять оказываемся не готовы к ней.