Ячейка 402
Шрифт:
Прошли мимо безлюдной автобусной остановки, где обрывки кошлающихся объявлений пошевеливались без ветра.
Из-за серой пятиэтажки, наперерез им, шёл уполномоченный дух. Тот же, что всегда. «Всё», – почувствовала Анна горлом. Коленями. Животом. Сдавило. Всё. Он передвигался со своей ровной, небольшой скоростью, но оказался возле них уже через несколько секунд. Анна видела бескрайнюю скользкую плоскость. Столько возможностей к бегству, но не успеть ускользнуть. Метр, метр ещё, или пять секунд! Какой же это дух, если у него есть тело? Остановил, захватив растопыренными руками. Это были обыкновенные руки, но как током ударило прикосновение.
«Всё», –
Солнце окончательно растворилось в раскалённом металлическом небе, по которому скользко бежать. Анна смотрела в бесцветные глаза ангела, слышала хруст воздуха под поднятой для удара рукой, но ещё быстрее Лиля оттолкнула её.
Лёжа на асфальте, Анна видела, как падают к самому её глазу залитые кровью Лилины волосы, видела, как обнажившиеся зубы сжались, а потом мёртво открылись.
Анна перевернулась, откатываясь, и побежала. Из положения лёжа.
Дышала часто. Все силы задействованы в беге. Но страха уже не было. Как и желания бежать. Если бы дыхание сбилось, она бы стала как вкопанная. Она бежала не от духа, который отстал ещё где-то в дороге.
Быстро оказалась в квартире у Лили. Залетела в туалет, не закрыла за собой дверь. На унитазе испугалась, что бежать дальше некуда и бессмысленно. Из кишок полилась кисло-вонючая вода. В приоткрытую дверь видела, как сквозняк гоняет по полу пушинку. Встала, упёрлась виском в стену. Больше часа провела в ожидании, в искривлённой позе. От её виска по стене ползла тёмная полоска пота. Кожа прилипла к моющимся обоям. Лиля не приходила, и никто не приходил.
Обмякшее тело спустилось на пол, не отнимаясь от стены. Подождать ещё немного, сидя на полу. По обоям сбегали бесчисленные колонны бесчисленных храмов. Лиля должна была прийти вот-вот, и Анна по-детски покусывала пальцы от нетерпения. В бачке еле слышно журчала вода. Этот звук, поначалу успокаивающий, стал раздражать, и она перешла в прихожую. В той же позе села напротив распахнутой двери, чтобы не пропустить Лилю. Здесь стена оказалась теплее, чем в туалете. Без труб. Анна приросла к ней виском и всем телом. Слепящий солнечный свет медленно гас в окнах. Темнело. Предметы очерчивались резче, в голову лезли разбитые колонны, и деревья с рекой, и дома из самого раннего детства, но Анна не шла у них на поводу и собиралась сидеть здесь сколько будет нужно.
Ночью она несколько раз вставала, подскакивала на ноги, не зная, зачем, вырываясь из мутного полусна, и тут же, повертев в темноте головой, не зная, куда идти, опускалась на прежнее место. Перед рассветом воздух стал прозрачным, а вещи почернели. Она сама почернела. Слабый свет принёс какую-то ясность в сознание. Ясность и уверенность в себе.
Опираясь на стену, Анна медленно поднялась – на этот раз не подскочила резко. Зато осталась стоять, хотя затёкшие ноги вздрагивали, предавали. Вышла. Закрыла и заперла на замки дверь. Пошла за Лилей.
Анна не обратила внимания на то, что, хотя на улицах, как всегда, пусто и стерильно, рассветный город светится квадратами окон, где под лампочками угадываются резкие, не рассчитанные от сонливости жесты полуодетых, захлопывание холодильников, чайники, суматошные сборы. Она пришла на вчерашнее место быстрее, чем ожидала. Быстрее, чем длился вчера разрушающий бег.
Ещё издали заметила, что Лили
На этот раз плотно закрыла дверь за собой. Села там же – на пол возле двери.
Где-то в середине дня в дверь позвонили. Анна не стала открывать – это не могла быть Лиля. Она засыпала временами – в памяти отпечатался вид огромного пустого помещения, уходящего вдаль. С каждым часом становилось всё жарче. Когда мочевой пузырь наполнился и натянул живот, нехотя перешла на первый свой пост, в туалет, но, справив нужду, не стала садиться нигде, а решила найти сигареты, которые Лиля прятала на кухне. Может, станет ясно, где Лиля.
Смотрела за баночками и бутылочками, ленясь их потом ставить на место, сбрасывая на пол случайными движениями. Рассыпались крупа и сахар, растекался уксус, капало подсолнечное масло, пылью поднимались специи, падали вилки, ложки, пока она не нашла лёгкую светлую пачку. Которую Лиля, конечно, не прятала, а держала в верхнем выдвижном ящичке. Пачка едва ощущалась в ладони, но, при взгляде на неё, лицо Анны растягивалось в непроизвольной улыбке – эта вещь, принадлежащая Лиле, неопровержимо свидетельствовала о существовании Лили. А иному Анна не верила.
Она села на стол, взяла спички, подтянула грязную тарелку от вчерашнего завтрака – сбрасывать пепел, и зажгла первую сигарету. Раньше она не курила, если не считать пары неудачных подростковых попыток, однако дым доставил ей много удовольствия. Она затягивала его в себя, будто её затягивало в дым, постепенно ей становилось всё легче, и, затушив первую, она тут же взяла вторую. Как младенец, тянущий грудь, приходила в успокоенное расположение духа.
Анна только смутно понимала, чего добивается, когда в тарелке оказалось четыре окурка, – опустошить пачку, чтобы у Лили не оставалось повода для грусти. Потом бросала окурки просто на пол. Лиля рассердится, наверно, когда придёт, или не рассердится – она такая терпеливая. Нужно учиться у неё терпению. Удушливая кухня пропала в тумане – форточку не открывала из боязни быть замеченной.
Терпеливо курила за сигаретой сигарету, пока потолок квартиры не сместился над ней и она не оказалась в Лилиной спальне, лёжа на болезненном животе в Лилиной постели, слабо пахнущей кремом и кожей.
И проснулась. Было светло. Гомонили птицы. Часовая стрелка указывала на четыре, и скорее всего, было четыре утра, потому что из приоткрытой балконной двери тянулась нежная прохлада.
Она укуталась в мягкое одеяло – умиротворяющие сны, которые она видела, задержались в его складках. В снах не было ни её самой, ни кого-то другого – только пустынный морской берег, холмы белого песка, маленькое солнце вдали у горизонта, то ли после восхода, то ли перед закатом. Едва различимый плеск воды. И так много часов.