Ячейка 402
Шрифт:
Несколько минут Анна смотрела на неё, прежде чем догадалась – русалка просит показать ей выход.
– Ну, я не знаю… Выходы закрыты, всё охраняется. Тебя поймают. А если нет – что ты там будешь делать, мокрая зимой? Околеешь!
– Не холодно! Совсем не холодно! – так яростно мотала головой, что полетели брызги.
– А остальные?
– Я здесь!
Анна посмотрела вниз, увидела дно бассейна, выложенное плиткой, прямые углы. Над дном дрожали два отражения. Больше ничего.
– Хорошо.
Не взяла протянутую руку – зачем эта вода; пошла вперёд, мимо труб, через знакомый «клуб», по лестнице, по направлению к главному стеклянному входу. Она бы забыла о русалке, но та бормотала за спиной о номерах
– Идём, да? Ты. Да?
Смотреть на неё Анна избегала, но ответила:
– Нет, я не пойду. Я пойду к себе, в ячейку. Мне за детьми надо смотреть.
– Пожалуйста!
Анна развернулась и пошла туда, где по её расчётам была женская спальня № 3. Слушала смятое бормотание за спиной. Услышала, как открывается и закрывается дверь наружу, которую считала запертой. И стало тоскливо, пусто, хоть бы карлик, что ли, проскочил, но никого не было, и шла она не туда, куда надо, снова попала в незнакомую часть.
В очень узком переходе набрела на дверь, обитую алым бархатом. На алом белела табличка «Зал заседаний». Осторожно потянула дверь на себя. В зале светилось множество ламп. За поставленными буквой «П» столами сидели люди – в серых костюмах, а не в обычной форме. «Они проводят заседания ночью, – вспомнила Анна, – чтобы никого не отрывать от работы». Её заметили – сидящие ближе к выходу заседатели обернулись, но не обратили внимания. Когда говорила с русалкой, веки горели, а теперь стали холодеть, затягивать глаза. Тихонько прошла, села на один из отставленных в сторону стульев, который оказался очень удобным, мягким. Снова кто-то мимоходом, без интереса глянул на неё.
За дальним столом сидел прикрепленный к ней регистратор, но либо не видел, либо не узнавал Анну. У всех были сосредоточенные лица.
Докладчик продолжал свою речь. Он то и дело запинался, даже заикался слегка. Анна расслабилась и начала различать слова.
«…обстоятельства, с которыми мы имеем дело на настоящий момент. Террористическая угроза, резистентные к антибиотикам инфекции, распространяемые маргинальными представителями низшей мифологии, бедность, зафиксированная в некоторых спальнях… Цифры я привожу в следующем пункте… Не говоря о конфликте первого и четвёртого корпусов. Всё это с новой остротой ставит вопрос о генезисе Колонии. У нас есть выбор между теориями креации и эволюции, но все исследования статуса субъекта заводят в тупик, так как, исходя из условий системы, мы не можем судить о том, что находится за её пределами. Итак, представим себе развитие такой многоуровневой и многоплановой системы, как Колония, из некого гипотетического первичного организма. Здесь мы сталкиваемся с той же проблемой, что и в предыдущем пункте…»
… Кто отнёс её на руках, кто поднял на четвёртый уровень, кто укрыл одеялом? Звонок вырвал Анну из такого сладкого сна, что она даже не злилась, и проснулась легко. Она помнила зал заседаний и помнила чьи-то осторожные руки. Заботливые, лелеющие. Ещё вспомнила, что казнь противников состоялась – их уже нет, никаких мук. Можно вздохнуть. Зевнуть. На противоположной стойке потягивались, моргали. Ни одного заплаканного лица.
Столовая, завтрак. Дисциплинированно запихнулась хлебом. Не сводила взгляд с мяса, словно боялась, что его украдут с тарелки. Как обычно, Анна сбежала к детям и успела, со своими дополнительными минутами, в гладильную. Надежды Фёдоровны не было на месте. Анна глянула на холодный утюг Фёдоровны с недоумением. В одиннадцать Надежда Фёдоровна всё ещё не появлялась. «Только не говорите, что Фёдоровна у нас противница», – тревожилась, вдавливая утюг в ткань…
– Слушай, а мы без Надежды не справимся… – пробормотала она в половине двенадцатого.
Скомканные вещи в корзине слишком медленно
– Завтра пришлют подмену, – кивнула Каролина. – Старуху-то нашу забрали. Перевели в пятый корпус, в лечебку. Приступ у неё сердечный был. Стукнуло прямо ни с того ни с сего. Её и забрали. А может, притворялась. Работать разленилась. А нам теперь после ужина доглаживай.
– Я не могу после ужина.
Каролина посмотрела на Анну и облизала губы, сомневаясь. Но всё-таки сказала:
– Не смотри на меня волком. Это не я придумала, Костя заходил передал. Если хочешь знать, ничего хорошего в этом пятом корпусе нет, кроме болячек. А ты, того гляди, сама туда загремишь. Если не прекратишь.
– Что – не прекращу?
– Твоё дело. Но хоть с Сергеем-то ты… Ну что ты с мужиком делаешь? Ты посмотри, на кого ты стала похожа, прямо таранка какая-то. Ему же с тобой появляться стыдно.
– Пусть не появляется! – Анна поджала губы – чудесно, этот красавец уже Каро жалуется.
– Никогда я не пойму, за что таких любят… Не ожидала я от него, не ожидала.
– Это ты о Сергее? Не смеши. Но мне плевать, что он обо мне рассказывает.
– Он в принципе нормальный, симпатичный. Ты его бы пожалела. И нас.
– Я всех жалею.
– Твоё дело.
«Как вы мне все надоели, – думала Анна, расправляя измятый рукав. – И Сергей, и тётя Порфира, и дети, и ты в особенности. В особенности ты».
16
В столовой позвякивала посуда, неприятно пахло едой и водным паром. Анна нанизывала макаронины на вилку и улыбалась технику Вячеславу. В последнее время она активно делала вид, что ест, а не сидела, сложив руки на коленях. Разговаривала с Яной. Ведь Каро была права, когда обратила внимание на её неправильное поведение, странно, что не замечала сама. Чрезвычайное происшествие – две колонистки подрались из-за очереди в душ, их разняли и забрали – окончательно открыло ей глаза. Нельзя забывать о правилах общей жизни. Быть приветливой и общительной стало принципом Анны, и она знала: в случае чего, за неё найдётся кому заступиться. Жаль только, что в День основания плохо себя вела. На то, что коридоры Колонии так запутаны и открыты… на то, что прошлой ночью за перегородкой ячейки скреблись, как кошка… лучше не обращать внимания. Анна в самом деле сжёвывала и глотала некоторые макаронины. Старалась теперь есть больше – Надежде замену так и не прислали, но зато им с Каро за дополнительную работу подняли паёк. И старалась скрывать свою сумасшедшую привязанность к детям. Из глубины столовой доносились разговоры. Резануло слух тревожное слово «кровотечение». Анна не нарушала правила, она оставляла в глазах и на лице здравую мысль, управляла мимическими мышцами. Не то что раньше, когда не интересовалась людьми и ходила расхлябанная. Челюсти вполне достоверно изображали пережёвывание. Многие наконец взялись за стаканы, и она не в числе первых. «А ведь могли бы быть ещё кровать-пускания и переливания…» Кровать – это всегда хорошо. Мягко и уютно. Она глотнула компот, прохлада потёкла через шею в грудь. Что же это за кошка скреблась ночью, ведь запрещено содержать животных. Теперь Анна с жалостью думала о нарушителях.
Единственная мелочь, которую по-прежнему не соблюдала, – запрет выносить книги из библиотеки. Однако в душе она не сомневалась, что в случае прокола крайним окажется всё-таки Володя. А ему ничего не будет, он такой молодец, всё делает правильно. Кстати, Володя и Каролина, после трёх попыток расставания, окончательно помирились. Анна была счастлива за них. Она подозревала, что «разводы» происходили единственно из желания Каролины сделать совместную с Володей жизнь хоть на йоту интереснее, – Каро ведь понимает, что от единожды выбранной пары здесь деваться некуда. Володя же в эту логику не въезжал и всякий раз расходился всерьёз.