Ячейка 402
Шрифт:
– Нет. Потом мне захотелось спать.
– Как долго ты была в танцзале?
– Не знаю.
– А я знаю. Тридцать две минуты.
– Ого. Мне кажется, меньше.
– Что у тебя было в руках, когда ты вошла в зал?
– Ничего.
– Это когда ты вышла, не было ничего. А когда вошла?
– Я не помню. Может, что-то и было. Не знаю. Я искала своего друга, Сергея.
– Почему, когда ты вышла, ты не осталась у входа? Ты искала закрытое место, так? Место, в котором ты будешь в безопасности во время взрыва. Из-за которого легко присоединиться к остальным во время паники. Ты даже губу себе раскроила, чтобы не выделяться. Раненая, блин!
Анна машинально подняла руку к язве, расползшейся
– Это не раскроила… Это герпес…
Медленно, туго складывался в голове пазл: взрыв. Случайный или взрывчатка. Взрывчатку кто-то должен был подложить. Войти в танцзал и выйти. Спрятаться. – Это неизлечимо, герпес… – Она не знала, чем можно усилить оправдание. – Это не я!
– Неизлечимая? Ничего, для тебя это уже не страшно, – добрым голосом сказал регистратор. – Так что, Анна Николаевна? Сейчас всё быстренько рассказываем? Может, зачтётся, а?
Анна хотела ответить, рассказать ещё раз, как всё было, с подробностями, хоть и не помогут подробности, но в этот момент вошёл незнакомый человек в костюме, наклонился к регистратору и забормотал ему в ухо, косясь на Анну.
– Как? – не понял регистратор. – Да?
Вошедший несколько раз кивнул, махнул рукой, быстро ушёл.
– Ты можешь идти, – разрешил регистратор равнодушным тоном.
– Куда? – не поняла.
– Куда хочешь, – он потерял к ней всякий интерес.
Анна нерешительно поднялась и проскользнула наружу. Почему-то не чувствовала облегчения. Лишь пустоту. Паника улеглась. Мелькали белые врачи. Сергей подошёл к ней, словно ниоткуда. Видимо, ждал здесь.
– Знаешь, их уже нашли, – сказал он утешительно.
– Кого?
– Кто бомбу подбросил на дискотеку. Противников.
– Хорошо. Быстро.
– Да, хорошо. Я совсем рядом был. Жутко. Столько крови.
Анна посмотрела на Сергея. У него было серое лицо. Серое и лишённое выражения.
– Дискотека… Смешно, когда взрослые люди, как подростки, дёргаются на дискотеке.
– Мы тоже имеем право веселиться. Что бы ни говорили эти гниды… Противники.
– Серёжа, мне пусто. Совсем пусто.
– Пройдёт. Постарайся успокоиться. Пройдёт. Меня ждут ещё внизу. Надо помочь… Я потом к тебе обязательно подойду. Но вечером он не пришёл в 402. Уже погасили лампы, а женщины всё не замолкали, одни говорили не переставая, и никак не могли заткнуться, другие выли и никак не могли заткнуться. Одна ячейка, на противоположной стороне стойки, внизу, осталась пустой. Анна не могла вспомнить, кто там обычно спал. Сначала думала, что это маленькая рыжая дамочка, у которой справа блестели металлические зубки, но потом увидела эту дамочку с другой стороны.
15
Жизнь продолжалась, хотя многое шло наперекосяк. Быт Колонии быстро наладился. Легкораненые очухались, остальных раненых перевели в пятый корпус. Погибших похоронили. Среди них не было знакомых, поэтому Анна не ходила на поминки. Каролина, конечно, ходила и описала ей во всех подробностях церемонию прощания в актовом зале, не забыв добавить, что потом гробы вынесли из корпуса, а где закопали – никто не знает, но одна знакомая знакомого видела, что гробы просто поставили на асфальт, крышки рядом, всю ночь погибшие лежали в гробах как были, а с первыми лучами солнца все вместе поднялись, целые и здоровые, взялись за руки и шеренгой ушли в восточном направлении. «Угу», – сказала Анна. Ничего что в Колонии вместо Интернета локальная сеточка – в него всё равно не поместилось бы столько слухов, сколько в голову Каро. К слуху имелась система доказательств: во-первых, «гробы были те же, что в прошлый и позапрошлый раз, трещины и пятна на них многие узнали. Тебя тогда ещё не было. Значит, пустые потом забирают обратно, могут пригодиться». Во-вторых, «ты погулять снаружи любишь – ты когда-нибудь видела
Она и так поглядывала на Анну с лёгким подозрением после Дня основания. То ли в противничестве, то ли в проблемах с головой. Они немного охладели друг к другу, но продолжали разговаривать во время смен, чтобы не рехнуться со скуки.
Сергей ещё некоторое время переживал происшествие – ходил подавленный, все разговоры сводил в больной теме. «Сколько можно размусоливать! – не выдержала Анна как-то. – Ты же взрослый мужик». Он кивнул согласно. Потом спросил, неужели она до сих пор его ненавидит за тот день. Ответила, что любит его. Иногда она читала в устремлённом на неё застывшем взгляде Сергея непреодолимую антипатию. Но он не предпринимал попыток освободиться от неё.
Она тоже не предпринимала попыток освободиться от Сергея. Он был частью её общественной жизни: почти у всех здесь были пары. В последнее время ей всё реже хотелось спать с ним. Он не был виноват, он ласкал её прилежно, несмотря на мелкие дневные размолвки – просто нужные гормоны не выделялись и не хотелось секса. Слишком много работы, слишком холодно в спальне.
В эти дни какое-то новое, непреодолимое одиночество охватило её – сильнее, чем в Лилиной квартире. Сейчас, когда вокруг жило и говорило столько людей, она оказалась одна среди них, совершенно одна. Никто нигде не мог ждать её, любить её; ни с кем не было тепло, ни о ком не хотелось думать. Все слова и жесты привязанности, естественные для сброшенных судьбой в одну дыру людей, стали автоматизированными знаками роботов, приличными, нужными, но не имеющими для неё значения. Иногда тоска становилась столь сильной, что она на несколько секунд переставала дышать, а потом долго кашляла без причины – без першения в горле или бронхах. Одиночество не отхаркивалась, сжимала зубы, чтобы прекратить дурацкий кашель и гладила дальше.
Когда появились дети, тоска смягчилась до меланхолии и фальшивый бронхит прошёл.
Как-то после обеда Анну подозвал шеф-повар, сообщил, что её очередь нести еду детям. Она понятия не имела ни о каких детях, но ей сунули составленные одна на другую железные тарелки, недовольно бросили, что дети внизу. Встретившийся Сергей сказал, что проще всё съесть самой и не заморачиваться; ответила, что не голодна. Их комнатку нашла – ориентировалась по шуму и смеху, которые смолкли, как только открыла дверь. Дети опустили глаза, лишь самая маленькая девочка смотрела прямо – оценивающе и сердито. Пять кроватей у стен.
Позже узнала, что девочку зовут Катюшей. Младшие своего возраста не знали, но решила, что Кате – пять. Был ещё маленький Серёжа, его считала шестилетним – он выглядел крупнее Кати. Самый старший в группке, Саша, знал, что ему тринадцать лет, и знал свой день рождения – 23 сентября. Коля утверждал, что ему тоже тринадцать лет, но Анна догадывалась – одиннадцать, максимум двенадцать. И Светлане тоже что-то около одиннадцати. Катюша. Серёжа. Света. Коля. Саша.
Всё свободное время между ужином и отбоем проводила теперь в детской комнатушке. Первое время, пока она только узнавала детей, ей порой чудилось, что они исподтишка подшучивают над ней, чуть ли не издеваются. То озабоченно спрашивали, не нужно ли ей сходить пипи, то разлохмачивали себе волосы, как у неё, и сдавленно смеялись. Это было очень обидно – детскому смеху противопоставить нечего, ведь дети совершенны. Однако Анна не могла сопротивляться желанию видеть их, и со временем им надоело шутить. Тем более что теперь всякий раз именно она приносила им еду, добровольно. Других даже не «напрягали». Дети радовались её приходу, как собаки виляют хвостом тому, кто им ставит миску.