Яд для королевы
Шрифт:
Разговор на этом закончился, и Шарлотта поспешила вернуться к герцогине, чтобы передать ей беседу во всех подробностях. Будь у нее выбор, она предпочла бы разговаривать с герцогом наедине, потому что он был всегда любезен, у него был открытый благородный характер, и он отличался чуткостью, но влияние шевалье де Лоррена на герцога было крайне негативным. Шарлотте очень не нравился де Лоррен: лицом он походил на ангела, но взгляд у него был холодный и безжалостный, как у змеи.
Шарлотта нашла герцогиню весьма обеспокоенной и должна была пересказать ей слово в слово все вопросы и все ответы. Как только герцогиня узнала, что Шарлотта утаила причину своего возвращения во Францию, она облегченно вздохнула.
— Вы не упомянули, что вернулись по приказанию короля Людовика?
— Нет, мадам. Я, может быть, и сказала бы Его высочеству об этом, будь я наедине с ним, но в присутствии шевалье де Лоррена мне не захотелось
— Он и вам не внушает доверия? Если вы испытываете к нему хоть частичку той неприязни, какую испытываю я, то, поверьте, это уже немало! Но на этот раз он сделал доброе дело. Когда я ездила к королю и просила его помочь нашей милой королеве, и Его величество пообещал, что лично о ней позаботится, он особенно настаивал, чтобы я ни слова не говорила герцогу Орлеанскому. А теперь бегите и предупредите о возможном разговоре мадемуазель де Невиль.
Не прошло и нескольких дней после приезда Шарлотты в Фонтенбло, как началась страшная жара. В городке и в замке спасались от нее, как могли. Ставни и окна были открыты настежь всю ночь, а на заре дружно закрывались, чтобы удержать в комнатах хоть немного прохлады. Счастье еще, что Фонтенбло окружали густые леса, а в парке росли вековые деревья, чья густая крона служила надежной защитой от палящего солнца. И уж, конечно же, все полюбили купания в Сене. Баржа в Вальвене, на которой переодевались в купальные костюмы, никогда не пустовала: там часто можно было видеть герцога Филиппа со своими приближенными, короля со своей свитой, молодых дам, хоть на короткое время освобождавшихся от своих пышных, тяжелых шелковых нарядов, от шлейфов, бантов, шитья и драгоценностей. После купания все возвращались к себе в покои, ложились и дышали, как рыбы. У короля из-за жары поуменышился аппетит, хотя нельзя было сказать, что он сильно похудел. Танцевать стало очень трудно, и поэтому король гораздо больше времени уделял работе, уединяясь то с одним своим министром, то с другим — то с Кольбером, то с Лувуа. Но с приходом ночи все торопились наверстать упущенное — играли, танцевали, присутствовали на театральных представлениях, прогуливались среди зелени парка, катались на лодках, любуясь темно-синим небом, усыпанным серебром звезд, устраивали полночные ужины, сопровождающиеся пением скрипок, и нередко влюбленные парочки уединялись, исчезая в рощах, особенно если вдруг начинал петь соловей. Единственное удовольствие, в котором было отказано придворному обществу, — это фейерверки. Король запретил их, опасаясь пожаров...
Только королева и герцогиня Орлеанская не участвовали во всеобщем веселье. Мария-Терезия родилась в Испании, поэтому жары она не боялась, и ни в чем не изменила распорядок своего дня. Утром она отправлялась на прогулку, и гуляла, как обычно, под кружевным зонтиком, оберегая от солнца нежную, как у всех блондинок, кожу, потом шла на службу в церковь, потом обедала со своим супругом, а остальное время посвящала молитве и добрым делам.
Герцогине Орлеанской мешала участвовать в праздниках ее нога — она никак не шла на поправку. Герцогиня сама была в этом виновата: проявив нетерпение, она начала ходить раньше времени. И, конечно же, вынуждена была снова слечь. Проводя большую часть времени в постели и смертельно скучая, Лизелотта постоянно грызла что-то вкусненькое и — увы! — пристрастие к сладкому не обошлось без последствий: она потолстела, и ее ножки, такие же маленькие и такие же изящные, как и ее ручки, стали страдать еще больше. Герцогиня пыталась читать, но безуспешно, писать она не могла, так как ей было неудобно сидеть за столом, держа вытянутую ногу на табурете с подушкой, и поэтому она часами просто лежала, обильно потея и заставляя слуг обмахивать себя веерами... Как только наступала ночь и становилось прохладнее, несколько сильных лакеев спускали ее на кресле в парк и пересаживали в кресло-каталку. По дорожкам парка ее катала Элеонора фон Венинген, самая крепкая из приближенных герцогини. Все остальные, радуясь возможности подышать воздухом после домашней духоты, с веселым щебетом их сопровождали. Они подъезжали к пруду с карпами, следовали вдоль партера или же направлялись в другую сторону, к каналу, но никогда не приближались к павильонам и беседкам, откуда слышалась музыка, и где не умолкало веселье. После прогулки снова возвращались в опочивальню, и случалось, что герцогиня Елизавета приказывала позвать музыкантов, надеясь, что их нежная музыка поможет ей заснуть. Герцог навещал ее каждое утро после купания, он был свеж и весел, что немало раздражало герцогиню, он это чувствовал и не мог удержаться, чтобы не посоветовать:
— Почему бы и вам не приказать отнести себя на берег Сены? Там гораздо свежее, и вам стало бы легче.
— Большое спасибо! Весь королевский двор с утра до ночи на берегу реки, а у меня нет никакого желания быть
Король, прекрасно зная, как не любит его «сестрица» быть застигнутой врасплох, когда она плохо выглядит, отправлял к ней каждый день посыльного справиться о здоровье и поднести изящный подарок — красивые цветы, экзотические фрукты, щербет. Его величество предложил «сестрице» воспользоваться услугами его лучшего врача, месье Дакена, но герцогиня, которая терпеть не могла врачей, не особенно доверяя лечению, которое они прописывали, поблагодарив, отказалась. Она была вполне довольна услугами своего собственного доктора, Николя Лизо, он прописывает ей ровно столько лекарств и процедур, сколько она была способна выдержать. Лизелотта не позволяла пускать себе кровь и ставить клистиры, считая последние оскорбительными для целомудрия. Как правоверная немка, она доверяла только тем средствам, которые рекомендовала ее соотечественница, святая Хильдегарда, аббатиса монастыря Рупертсберг под Бингеном, жившая в XIII веке. А еще герцогиня Елизавета записывала в особую книжечку рецепты полезных блюд, которые поддерживают человека в здоровом состоянии...
В этот вечер в покоях королевы должны были играть в карты. Приехав во Францию, Мария-Терезия открыла для себя карточные игры и очень увлеклась ими. Она играла с видимым наслаждением и проигрывала порой весьма значительные суммы без малейшего сожаления. В такие дни у нее собирался весь двор, поскольку все были уверены, что их ожидает настоящее веселье.
Герцогиня Орлеанская вернулась в этот вечер с прогулки раньше обычного, испугавшись отдаленных раскатов грома со стороны Мора, обещавших грозу, хотя ни одной капли дождя пока еще не упало. Шарлотту, как ни странно, близкая гроза, напротив, соблазнила выйти на улицу. Она устала от духоты в комнате под крышей — теперь она жила вместе с мадемуазель Дезадре — и решила пройтись по парку. Прихватив с собой легкую шелковую накидку с капюшоном на случай, если гроза застанет ее на прогулке, Шарлотта вышла из Дворика принцев и медленно последовала по Шахматной эспланаде, намереваясь дойти до Французского сада и затем спуститься к каналу, чтобы немного посидеть там в наступивших мягких, приятных сумерках.
Дворец за долгие века, что прошли со времен Франциска I, который его построил, необычайно разросся — к нему прибавлялись все новые здания, дворики, анфилады, изгибы, повороты. В этот поздний ночной час он сиял всеми огнями, но ярче всего светились королевские покои, потому что королева принимала сегодня гостей, и оттуда слышалась приятная нежная музыка, которая становилась все тише по мере того, как Шарлотта удалялась от дворца. Радуясь, что может, наконец, побыть одна, она предвкушала наслаждение покоем и тишиной: испугавшись грозы, смолкли даже птицы. И вдруг она услышала всхлипывания...
Она остановилась и прислушалась — ей показалось, плачет кто-то слева от нее, там, где под густой листвой столетних дубов стояли каменные скамейки. Рассмотреть что-то было невозможно — под дубами было не только прохладнее, но и гораздо темнее. Шарлотта подошла поближе и все-таки разглядела того, кто плакал. Это была женщина, довольно высокого роста — это было заметно, хотя она сидела, согнувшись, — одетая с головы до ног в белоснежный атлас, мерцающий даже в темноте множеством мелких бриллиантиков. Бриллианты более крупные сверкали у нее на пальцах, на запястьях, на груди, на шее, на голове, среди завитков волос, над которыми вздымалась кружевная «фонтанж» на китовом усе. Может быть, горько плакала фея, потеряв волшебную палочку? Палочку или любовь?.. Сказка растаяла, как только глаза Шарлотты привыкли к темноте. Мертвенно-голубая вспышка далекой молнии, на миг осветившая все вокруг, помогла ей узнать ту, которая плакала.
— Мадемуазель де... Я хотела сказать госпожа герцогиня де Фонтанж, — негромко обратилась она, присев возле плачущей. — Что вас так огорчило? Почему вы плачете? Разве не должны вы быть самой счастливой на свете, став властительницей сердца короля, став той, кого он любит?
Красавица в отчаянии отрицательно покачала головой, не отнимая рук от лица.
— Король меня любит? Он любил меня, это правда, а я, безумная, верила, что наша любовь умрет вместе с нами. Но влечение прошло, чувство иссякло. Я убедилась в том, что король больше не любит меня...
— Погодите! Вы слишком чувствительны и, вполне возможно, неверно истолковали взгляд или случайно оброненное слово?.. Прошу вас, взгляните на меня, — попросила Шарлотта, мягко отводя руки молодой женщины, чтобы лучше вглядеться в ее лицо. Анжелика не противилась, она и сама хотела узнать, кто с такой готовностью поспешил ей на помощь. Ее полные слез глаза встретили участливый взгляд Шарлотты.
— Вы, конечно, не помните меня, — сказала Шарлотта с улыбкой. — Я...
— О, нет, нет! Я прекрасно вас помню! Вы мадемуазель де Фонтенак, не так ли? Вы были фрейлиной герцогини Орлеанской.