Яд желаний
Шрифт:
— Сейчас, — шепнул он ей на ухо. — Сейчас пойдем, не волнуйся. Все будет хорошо…
Наконец опустился занавес, зажегся свет, но публика не сразу задвигалась и зашумела, еще несколько мгновений в зале висела абсолютная тишина. Потом шквал аплодисментов обрушился на зал, но Катя все равно расслышала тот же голос за спиной, который хвалил режиссера:
— Великая певица! Потрясающее открытие сезона!
Она запуталась бы в нескончаемых коридорных поворотах, если бы не Лысенко, который уверенным шагом шел впереди. Вот наконец и нужная дверь. Борис Бурсевич, совершенно спокойный, позевывая, сидел рядом с техником-компьютерщиком напротив полудесятка мониторов,
— Casta-a di-i-v-a, — вполголоса напевал он приятным тенорком.
— Боря, ты чего?
— Прицепилась, проклятая! — с чувством сказал Бурсевич. — Сашка тут кассеты крутил с утра… развел оперу! Еще и в зале сейчас пели. Целый день, как в музыкальной школе.
— Есть что-нибудь? — нетерпеливо спросил Лысенко и указал глазами на экраны.
— Пока ничего.
— Ну ладно. Боря, я тебя прошу, не пой, а смотри!
— Мог бы и не говорить, — обиделся Бурсевич. — Я и так весь внимание!
— Ладно, прости. Если что, я на связи. Савицкий где? — негромко справился он в лежавшую на столе рацию, не желая мешать Бурсевичу следить за событиями на мониторах.
— За кулисами, — ответил чей-то голос, искаженный прибором.
— Хорошо. Глаз с него не спускайте. А Столярова?
— Она тоже здесь.
— Следите за ней внимательно. Чтобы не дай бог…
— Да не волнуйтесь так, Игорь Анатольевич… — Рация смолкла.
— Ну, я в зал. Нечего мне за кулисами светиться, — сказал Лысенко. — Катерина, ты со мной?
— Я здесь посижу.
— Зря. Когда еще на опере побываешь!
Лысенко вышел. Техник внимательно наблюдал за экранами, а Бурсевич снова немедленно завел свое:
— Ca-ast-a di-iva-a-a…
Он обладал довольно приятным голосом, но Кате было не до оперных арий. Она сидела, напряженно всматриваясь в изображения на мониторах, пока в глазах не появилась резь. Помещения, просматриваемые камерами наблюдения, были совершенно пусты. Вот в коридоре промелькнула какая-то неясная фигура и пропала. Она взглянула на часы. Скорее бы хоть что-нибудь начало происходить! Неподвижное и неопределенное ожидание в течение последних десяти минут, пока спектакль не закончился, вымотало ее больше, чем часы напряженной работы. Наконец и эти томительные минуты истекли, но еще некоторое время тут, в глубине театра, скрытой от зрительских глаз и далеко от сцены, ничего не происходило. Вдруг почти разом на всех экранах началось бурное движение. Разрешение было слишком слабым, чтобы хорошо различать лица, и она занервничала. Рация пискнула, и Катя схватила ее.
— Игорь?
— Белько идет в свою гримерку. Спокойно, не беги, она не скоро там появится.
— Почему?
— Ну, букеты там всякие, поздравления, интервью…
— Ты ее видишь?
— Сейчас не вижу.
— Игорь… — буквально задохнулась Катя.
— Спокойно, я сказал. Доверяй работе своих товарищей. Жертв больше не будет, это я тебе обещаю. Ну и не буду же я светиться, иначе попадусь кому-то на глаза! Вы там тоже сидите тихо, как мыши. Если кто посторонний ломиться будет, не открывайте. Честно говоря, народу тьма. Эта премьера — самое подходящее время, чтобы кого-нибудь укокошить…
Она не сломалась, не отказалась и не заболела. И она действительно была великой певицей, как грустно призналась себе Лариса Столярова. Как только Анна Белько запела на сцене, жена режиссера, до последнего сидевшая в своей гримерке в полной готовности, поняла, что в этот раз она проиграла. После того, как в театре взойдет новая молодая звезда, старой и
Лариса медленно сняла грим, аккуратно повесила не пригодившийся ей костюм и сошла вниз, в зал, в директорскую ложу, любезно предоставленную в ее распоряжение. Она сидела здесь одна, и ни муж, ни даже лебезившая перед ней в последнее время завтруппой не зашли сюда… Впрочем, она и не желала никого видеть. Спектакль произвел на нее двойственное впечатление: с одной стороны, она сама собиралась пожать лавры в роли Катерины Измайловой и все время, пока на сцене длилось действие, глотала слезы обиды и разочарования. Однако, с другой стороны, она не могла не признать, что ее муж сделал правильный выбор. Анна Белько — певица мирового уровня, большой драматический талант. А ей, видимо, действительно пора отсюда уходить…
Когда весь зал встал, то и дело выкрикивая «Браво!» и заставляя певцов вновь и вновь выходить на сцену и раскланиваться, она не присоединилась к аплодирующим. Столярова с тяжелым сердцем молча покинула ложу, у выхода из которой нос к носу столкнулась с возбужденным и сияющим мужем.
— Как тебе премьера? — спросил он как ни в чем не бывало и, подхватив ее под локоть, увлек назад, в зал, к сцене, под свет софитов и объективы кинокамер телевидения.
Он вел себя более чем странно, словно ее мнение действительно его интересовало, будто это она пела сейчас там. Или это благодарность за то, что она так легко сдалась? Пошла на поводу и у него, и у остальных?
— Прекрасно, — сказала она и повторила: — Это было просто прекрасно, Андрей… Поздравляю.
Вокруг них уже толпился театральный и телевизионный люд. «Открытие сезона!..» «Какое удачное открытие сезона!» Эти слова и поздравления неслись со всех сторон. Кто-то по наивности целовал и ее в щеку, как будто успех соперницы мог ее обрадовать.
— Тебе нехорошо? — вдруг забеспокоился муж. — Ты ужасно побледнела!
— Нет, все в порядке, — заверила она.
— Мне нужно поздравить Аню, — сказал он. — Ты не пойдешь со мной?
Вокруг была толпа, и ей показалось, что все глаза устремлены прямо на них. Что скажет стареющая и уже теперь окончательно бывшая прима? Может быть, она закатит своему неверному мужу истерику? Или хотя бы оплеуху?
Она молча, с достоинством взяла его под руку, любопытствующие расступились, и они пошли по коридорам к гримеркам так, как ходили много лет. Только сейчас он не вел ее после спектакля, где она пела заглавную партию, — в этом спектакле эту партию пела другая. Его любовница. Ее соперница. Хотя какое это теперь имеет значение? Ей уже давно не больно… больно… очень больно!
Вся гримерка Анны Белько была завалена цветами.
— А вот и Андрей Всеволодович! — громко сказал кто-то.
Хлопнула пробка шампанского. На красивое и оживленное лицо премьерши ей почему-то не хотелось смотреть. Кто-то предупредительно придвинул ей стул, но она не стала садиться. Что ж она, совсем старуха, чтобы сидеть в углу? Разлили по бокалам игристый напиток, символизирующий торжество. Она любила пить шампанское после удачного спектакля. Андрей всегда заказывал брют, но ей напиток казался слишком сухим и острым, и она обычно пила его так, как любила — с маленьким кусочком сахара и долькой лимона. Ей подали бокал. Раньше Андрей всегда следил, чтобы у жены к шампанскому не переводились мелкокусковой сахар и лимон. Однако сегодня не ее праздник, не ее премьера, и ему не до капризов своей старой жены. У него теперь новая восходящая звезда, а возможно, и новая спутница жизни. И он сейчас рядом с Анной…